— Мама постоянно говорила мне, что нужно, как можно дальше, обходить этот дом. Возможно, она знала, что-то чего не знал я. Теперь я знаю наверняка, она пыталась сохранить мне жизнь, она просто предупреждала меня. — А что это за дом? – спросил кто-то у костра. — О, это было страшное место. Смерть была постоянной гостей в этом доме. — Дядя Кирилл, не томите душу, рассказывайте, — простонал ещё один слушатель. У костра сидели семь человек, шестеро детей и вожатый детского лагеря. Все уже давно перекусили, разобрали палатки, и именно теперь наступило время страшных истории, а Кирилл, знал их не понаслышке. Однажды, он сам стал участником такой истории. — Это произошло много лет назад. Я тогда был примерно в вашем возрасте. Мы с друзьями гуляли по городу. Мы были детьми, так что взять с нас было не чего. И, как-то раз, мы как раз проходили мимо этого дома. Кто-то из ребят поспорил, что я не смогу подойти к дому и постучать в дверь. Но я был не робкого десятка и решил сделать это, чтоб доказать всем, что я не трус. — Подойдя к двери, я трижды постучал. Я решил, было бежать, но не успел. Дверь резко открылась, и кто-то схватил меня за плечо. От страха или ещё от чего, я потерял сознание. — Когда я очнулся, я лежал на большом столе. Руки и ноги были привязаны к столу. Вокруг было темно, но я мог разглядеть, где я нахожусь. — Со стороны, то место, где я оказался, напоминало стоматологический кабинет, только очень грязный. Но спустя некоторое время, я увидел, что в дальнем углу, друг на друге, стояли гробы. Самое интересное это то, что гробы были слишком маленькими, как будто они были не для взрослых людей, а для детей. — Дверь в помещение открылась, я притворился спящим, но слегка прищурил глаза. В помещение зашли два человека, они что-то несли, похожее на мешок. — Ну, наконец-то, — произнёс один из них. – Я то думал, что дети в этом городе перестали умирать. — Согласен, сегодня повеселимся. Да, кстати, папа, у меня есть тебе подарочек. — Интересно, что именно? Оба человека подошли ко мне, в тот момент, я реально понял, что вот-вот и я умру. Я не знал, что именно могут сделать со мной эти психи. Разобрать, продать, просто убить и посмеяться, я не знал. — Ого! Ещё поди-ка живой? — Да, отец, сам пришел. — Ну чтож, тогда приступим. — Я почувствовал, как в меня входит стальное лезвие. Изо рта потекла кровь. Я попытался закричать, но тут же захлебнулся кровью. — Дядя Кирилл, но это уже совсем не смешно, как же вы тогда остались живы? — А кто тебе это сказал? *** Два года спустя. — Дети, сейчас, я расскажу вам страшную историю, которая случилась именно на этом месте. Когда-то, совсем давно, здесь сидели такие же дети, как и вы. И у них тоже был вожатый, как и я у вас. Но на утро, всех детей нашли мёртвыми, а вожатого больше ни кто не видел. Читать полностью…
Он сидел на краю кровати и перелистывал страницы большого семейного альбома. Воспоминания, всплывали в его сознании, липкие и навязчивые. Вот день их свадьбы. Все, почему-то, улыбались и радовались черт знает чему! Фальшивые лица людей, которым абсолютно все равно, что ты чувствуешь и что будет с вами дальше. Они просто пришли на грандиозную церемонию, которую устроил её папаша, чтобы похвастаться платьями, стоимостью в сотни тысяч. Черт! А Мардж, весь ее вид говорит: « Посмотрите, мой папочка-миллионер безумно любит свою единственную дочурку!» Маленькая, лживая тварь! Ты притворялась, что любишь меня, до последнего! Даже когда холодное лезвие кухонного ножа с силой проникало в твое красивое, холеное тело! А я любил. Любил тебя, любил когда-то, до того момента, как из необыкновенной девушки ты превратилась в высокомерную, расчетливую дрянь! Он со злостью отшвырнул альбом в дальний угол и быстрым шагом направился к огромному панорамному окну. Внизу, насколько хватало глаз, раскинул свои сети город, который никогда не спит. Скоро рассвет. Огней стало меньше, где-то далеко внизу гудят автомобили, а на горизонте появилась бледно-розовая полоса — предвестница рождения нового дня. Дня, который ты больше не увидишь… Мужчина не спеша подошел к кровати. Дорогое атласное покрывало, на половину сползшее на паркет, пропитала алая кровь. Но, в свете свечей, разбавляющих предрассветный полумрак, оно казалось почти черным. Он наклонился и провёл кончиками пальцев по ее .бледному лицу. Даже после смерти она сохранила выражение высокомерного пренебрежения и некой брезгливости. Его супруга будто насмехалась над ним, снова… Джон отпрянул от ее, еще не успевшего остыть, тела. Его захлестывала волна неконтролируемой злобы. Не может быть! Эта тварь и сейчас умудряется доводить его до безумия! Взвыв от бессилия, он со всей дури запустил в стену хрустальный графин с дорогим коньяком. Послышался звон битого стекла и по комнате пополз дурманящий аромат с нотами шоколада. — Я ненавижу тебя, Марджери Мэдисон!!! Будь ты трижды проклята!!! Беззвучно рыдая, он сполз на пол и обхватил голову трясущимися руками. А Мардж безмолвно наблюдала за ним своими мертвыми, остекляневшими глазами. Ее, некогда роскошное обнаженное тело, застыло в неестественной позе, погрузившись в холодный белый атлас. Хотя, какой белый? Кровь, почти насквозь пропитала постель, и тело убитой, с такой невероятной жестокостью искромсанное Джоном, превратилось в сплошное кровавое месиво. Он на славу потрудился над своим последним шедевром — столько ненависти и злости, граничащей с безумием! Лишь лицо, до неприличия красивое, с уточненными чертами, осталось нетронутым. На ватных, негнущихся ногах мужчина прошел в ванную. Монотонный шум воды успокаивал. Он вцепился в края терракотовой раковины и натянуто улыбнулся своему отражению. Черт! До чего ты докатился, Джон Мэдисон? Отражение оскалилось. Он вздрогнул и обернулся. Показалось… Да, показалось. Она все так же неподвижно лежала на кровати. Первые лучи восходящего солнца скользили по светло-русым волосам, окрашивая их в золото. Джон поправил запонку на манжете и взял в руки телефон. — Алле, Патрик? Не разбудил? Вот и отлично! Через час вызовешь полицию на мой адрес. Не дослушав протестов своего адвоката, он отключил телефон. Мэдисон сел в кожаное кресло, закинув ногу за ногу, и одним резким движением откупорил бутылку бурбона. Он улыбнулся, глядя на игру солнечного света в стакане и достал из кобуры пистолет. Сталь приятно холодила руку. Взглянув на Марджери, он усмехнулся: — За тебя, дорогая! Надеюсь, в Аду мы не пересечемся! По пустой квартире прозвучал оглушительный выстрел, разбиваясь о стены… Огромное зеркало отражало бездыханное тело в кресле. По руке тонкой струйкой стекала кровь, образовывая на паркете небольшую лужицу. Мардж подошла к мужу и склонилась низко- низко, почти касаясь его уха посиневшими губами. — Как там говорили на нашей свадьбе? Пока смерть не разлучит нас? — на ее бледном, забрызганном кровью лице появилась торжествующая улыбка. — Нет, милый, после смерти всё только начинается. Читать полностью…
Четвертая жертва.
С ним было труднее всего. Он псих. По жизни полный псих. Но мое желание убивать оказалось сильнее. Меня никто не остановит…
26 марта
Он уже был связан в подвале. Но я не все просчитала. Я не проверила его карманы. Веревки были разрезаны и хоть ему некуда было деться, он был уже опасен для меня. Для семнадцатилетней девушки. И все же. Вооружившись своим любимым ножом, я зашла к нему, закрыв дверь изнутри. Он не понимал чего я хочу. Он не боялся меня. Я подошла ближе, плотоядно улыбнувшись. Когда я вытащила руку из-за спины, он увидел в ней нож.
— Что?! Что ты делаешь, черт возьми?!
Я молчала. Я не собиралась с ним разговаривать. Тогда он попытался меня ударить. Это даже весело. Ради интереса я не стала бить сразу ножом. Хотя вряд ли бы попала. Такие как он — живучие. Я увернулась и отошла на пару шагов.
— Почему?..
Ответом ему была тишина. Я разбежалась и попробовала ударить, но была отброшена к стене. После долгого смертельного танца, когда оба выбились из сил, я нанесла удар. Нож попал в ногу. Парень упал. Я почувствовала прилив сил и яростно начала кромсать его тело ножом. Даже когда он уже был мертв, я продолжала втыкать лезвие в его тело…
Пятая жертва.
Я ее даже не знала. Я просто хотела убить…
2 апреля
Я шла за ней от самого дома. Девчонка лет 20-ти. У меня было плохое настроение и меня бесила ее летящая походка. Она как будто глумилась надо мной радуясь всему вокруг. Когда она зашла в рощу я придушила ее до потери сознания и оттащила в дальнюю часть. Там было какой-то заброшенный гараж. Там собирались бомжи и наркоманы. Но в тот день там никого не было. Я связала девушку ее же одеждой, разорванной на полоски. Когда она очнулась, я медленно, слушая ее крики, втыкала игры от валяющихся на земле шприцов в ее тело. Ножом я вырезала ее глаза и отрезала губы. От боли она потеряла сознание и в тот же момент мне надоела моя игрушка. Я прекратила ее мучения ударом ножа в сердце…
Шестая жертва…
Еще одна непростительная ошибка. Она ненавидела животных. Кидалась камнями в бродячих собак, гоняла птиц, стреляла из самострела по кошкам…
3 мая…
Мои псы три дня ничего не ели. Потерпите, малыши. Осталось немного. Две крупные голодные дворняги. Девчонка с перерезанными сухожилиями висела, подвешенная за волосы. Комната глухая. Лишь одна лампочка. Она уже откричалась. Лишь глухие болевые стоны доносились до меня. За дверью, учуяв кровь, скреблись собаки. Я воспитала в них ненависть к людям. Инстинкты хищника. Это небольшая стая, где я вожак. Я открыла дверь и взяла их за ошейники. Сбивая меня с ног, они рванули к жертве, но я удержала их. Она их видит. Этот страх. Ужас в ее глазах. Я чувствую это. Мои малыши покорно сели по бокам от меня, ожидая приказа альфы. Я подошла к ней и, возможно, это первый и единственный раз, когда я заговорила со своей жертвой.
— Страшно? Чувствуешь свою смерть?
Она хрипела, так как потеряла голос. Мотала головой. Собаки приняли это за попытку нападения на меня и поднялись, но я остановила их жестом. Томительное ожидание продолжилось. Ножом я аккуратно разрезала ее пальцы. Кровь закапала на пол. Один из окровавленных пальцев я взяла в рот и с наслаждением облизала.
— Ммм… теплая. Хочешь попробовать?
Я отрезала ей палец и положила ей в рот. Разобравшись что к чему, она тут же выплюнула свою плоть. Она полетела к собакам. Глупая. Следующим моим жестом был приказ к атаке. Псы неистово рвали ее ноги и руки, пытаясь добраться до шеи. Наконец ножом я отсекла ее волосы. Тело упало на землю. Не прошло и получаса, как от нее остались только кости… Читать полностью…
Кровь медленно стекала с лезвия на пол. Я с улыбкой смотрела на это изуродованное тело. А ведь просила оставить меня в покое. Никто никогда меня не слышал. Сколько слез я пролила из-за вас? Пока наконец я не вышла на охоту. Охоту на людей. Расскажу, как это было.
Первая жертва…
Она издевалась надо мной больше всего. Считала себя такой крутой, взрослой. Думала, что она самая красивая. Пока мне не надоели ее выходки. Ночью 21 января я стояла возле ее подъезда. Я знала, что она в это время должна вернуться домой. Но быстро убивать для меня слишком гуманно. Она не должна умереть быстро. Я ударила ее кирпичом по голове несколько раз прежде, чем она потеряла сознание. Тащить было труднее, но очнулась она уже связанная за гаражами. Ее тело дрожало от холода. Пуховик валялся в паре метров, но аже если бы она захотела, то не дотянулась бы. Мое лицо было под маской. Не слушая ее вопли и угрозы, я поднесла острый нож к ее лицу. Лишь пара надрезов от уголков рта к ушам. Я никогда не забуду этот крик. Крик, который придал мне сил и уверенности. Я больше не жертва. Я не дам себя в обиду. Кровь капала на снег. Дальше я разрезала ее одежду. Всю. Она осталась лишь в нижнем белье. И это на морозе 25 градусов. Медленно я перерезала ей сухожилия. Я кромсала ее тело, стараясь причинить максимум боли, но не убить. Она умерла, но не скоро. Передо мной лежало лишь изуродованное тело. Я все еще помню крик и хруст ломающихся костей… Прощай…
Вторая жертва…
Я знала его с первого класса. И все это время он не мог пройти мимо чтобы не сказать в мою сторону какую-нибудь гадость. Сценарий его смерти я продумала быстро. Исключив все возможности сопротивления. Дело было за малым. Дождаться доставки хлороформа. У меня было все. Цепи, ножи, крюки и даже заброшенная дача на краю города. Итак… 10 февраля. Я ждала его в роще. Процесс усыпления я пропущу. Он долго не просыпался. Я уже начала скучать. Его руки и ноги были распяты буквой Х. Устав ждать, я высыпала на него ведро снега. Наконец эта тварь очнулась. Подергав цепи, он заорал чтобы я его отпустила. О да, конечно. Я столько ждала этот момент. И вот он, в одних трусах передо мной закован в цепи. Зафиксировав рукой его голову, я провела языком дорожку по шее до уха. И в то же время нож чертил линию по его бедру. От боли он снова задергался. Я подождала пока парень успокоится и продолжила. Взяв три ножа и отойдя на несколько шагов, я предложила ему поиграть. До него не сразу дошло, что я собралась делать… все три лезвия одно за другим летели в сторону моей жертвы. Ему повезло, лишь одно достигло цели. Один из ножей пронзил плечо. Малыш, не ври мне. Это не так больно, по сравнению с тем, что будет дальше. Выдернув нож, я посмотрела в его глаза. В них отчетливо читался страх. Страх и беспомощность. Мои губы коснулись его. Нет, не поцелуй. Я лишь закусила его губы и с силой рванула. Почувствовав вкус крови, я обезумела. Я поняла, что не смогу остановиться. Мои глаза помутнели. Я хотела еще крови. Чувствовать ее тепло, запах, вкус. Зафиксировав его голову, я слизнула струйку крови с его шеи и маленьким ножом сделала надрез. Как жаль, что кровь быстро сворачивается. Он был еще жив, но это ненадолго. Следующим ударом я перерезала ему глотку…
Третья жертва…
Она предала меня. Она была моей лучшей подругой. Я бы никогда ей не простила.
2 марта. Я пригласила ее к себе домой. Бедная девочка страдала арахнофобией. Ну ничего, я перевернула это в плюс для себя. Оставила ее в своей комнате и выпустила тарантула. Мой любимец наводил ужас на моих друзей. Дверь заперта. Окно заблокировано. Не прошло и пяти минут, как из комнаты раздался визг. Мой черный пушистый питомец показался ей на глаза. О да, я тебя слышу. Не зови меня, я не приду. Стук, крик, разбитое стекло. Куда же ты, ведь четвертый этаж. Успокойся, это всего лишь игра. Игра на выживание. О нет, твоя роль здесь второстепенная. Я зашла в комнату когда она уже стояла на подоконнике у разбитого окна. Осколки были повсюду. Мой паучок подбирался к ней, быстро перебирая мохнатыми лапками. \»Убери его!!!\» — кричала она. Не обращая внимания на ее вопли, я подошла ближе и с силой толкнула ее… Читать полностью…
Писатель Евгений Петров имел странное и редкое хобби: всю жизнь коллекционировал конверты… от своих же писем! Делал он это так — отправлял письмо в какую-нибудь страну. Всё, кроме названия государства, он выдумывал — город, улицу, номер дома, имя адресата, поэтому через месяц-полтора конверт возвращался к Петрову, но уже украшенный разноцветными иностранными штемпелями, главным из которых был: «Адресат неверен». Но в апреле 1939-го писатель решил потревожить почтовое ведомство Новой Зеландии. Он придумал город под названием «Хайдбердвилл», улицу «Райтбич», дом «7» и адресата «Мерилла Оджина Уэйзли». В самом письме Петров написал по-английски: «Дорогой Мерилл! Прими искренние соболезнования в связи с кончиной дяди Пита. Крепись, старина. Прости, что долго не писал. Надеюсь, что с Ингрид всё в порядке. Целуй дочку от меня. Она, наверное, уже совсем большая. Твой Евгений». Прошло более двух месяцев, но письмо с соответствующей пометкой не возвращалось. Решив, что оно затерялось, Евгений Петров начал забывать о нём. Но вот наступил август, и он дождался… ответного письма. Поначалу Петров решил, что кто-то над ним подшутил в его же духе. Но когда он прочитал обратный адрес, ему стало не до шуток. На конверте было написано: «Новая Зеландия, Хайдбердвилл, Райтбич, 7, Мерилл Оджин Уэйзли».
И всё это подтверждалось синим штемпелем «Новая Зеландия, почта Хайдбердвилл». Текст письма гласил: «Дорогой Евгений! Спасибо за соболезнования. Нелепая смерть дяди Пита выбила нас из колеи на полгода. Надеюсь, ты простишь за задержку письма. Мы с Ингрид часто вспоминаем те два дня, что ты был с нами. Глория совсем большая и осенью пойдёт во 2-й класс. Она до сих пор хранит мишку, которого ты ей привёз из России». Петров никогда не ездил в Новую Зеландию, и поэтому он был тем более поражён, увидев на фотографии крепкого сложения мужчину, который обнимал… его самого, Петрова! На обратной стороне снимка было написано: «9 октября 1938 года». Тут писателю чуть плохо не сделалось — ведь именно в тот день он попал в больницу в бессознательном состоянии с тяжелейшим воспалением лёгких. Тогда в течение нескольких дней врачи боролись за его жизнь, не скрывая от родных, что шансов выжить у него почти нет. Чтобы разобраться с этими то ли недоразумением, то ли мистикой, Петров написал ещё одно письмо в Новую Зеландию, но ответа уже не дождался: началась вторая мировая война. Е. Петров с первых дней войны стал военным корреспондентом «Правды» и «Информбюро». Коллеги его не узнавали — он стал замкнутым, задумчивым, а шутить вообще перестал.
В 1942 году самолёт, на котором он летел в район боевых действий, пропал, скорее всего, был сбит над вражеской территорией. А в день получения известия об исчезновении самолёта на московский адрес Петрова поступило письмо от Мерилла Уэйзли. Уэйзли восхищался мужеством советских людей и выражал беспокойство за жизнь самого Евгения. В частности, он писал: «Я испугался, когда ты стал купаться в озере. Вода была очень холодной. Но ты сказал, что тебе суждено разбиться в самолёте, а не утонуть. Прошу тебя, будь аккуратнее — летай по возможности меньше». Читать полностью…
У опального боярина Карпа Лукича трое подручных, хватких да умелых – Игнашка-конюх, Федор-дьячок и юродивая Марфушка – рябая, хромоногая и глаз лихой. Боится их дворня, уважает: недаром ходят они с боярином на страшные неведомые дела. Да и самим Карпом Лукичом детишек малых стращают что ни день: хоть и носит он крест, и висит на шее его ладанка с перстом чудесным Святителя Пантелеймона, а все же с нечистью знается и заговоры тайные знает. Ну, слово-то заветное, положим, и мельнику ведомо, а только стоит лешему мальчонку захороводить или водянице рыбаря уволочь – бьют челом Карпу Лукичу, даром, что земской он, не опричный. И идет Карп Лукич, никому не отказывает. Такая у него служба перед людьми, а вот о ней и сказ.
Ночь на дворе у Карпа Лукича, темно, хоть глаз выколи. Спит боярин, и спят подручные его. Тяжкий день выдался: задрал волколак девку, первую красавицу на селе, уже и жениха ей сосватали, хорошего парня, работящего и собою ладного. Кликнул вечером Карп Лукич Игнашку, и отправились они в лес. У Игнашки чутье – как у пса борзого, словно и сам он нелюдь. Сирота он, Игнашка-то, мать родами померла. В лес пошла порожней, а вернулась тяжелая. Кто отец – один Бог ведает. Приютил его у себя в доме Карп Лукич, не то жалеючи, не то с умыслом, и то ведь сказать, что младенец-то был страшненький, весь в волосьях, и выл, как младенцы отродясь не воют – словно выпь с болота кричит. Как его кормилица к груди поднесла, так он и вцепился, за один присест все молоко высосал. Рос не по дням, а по часам. Три года ему за восемь сошло, на пятый – уже здоровый парень, молчит только, весь разговор – мычит да пальцем тычет. А сила в нем большая, пусть и рот на замке – зубами колоду разгрызает, быка ударил – умер бык, и нюх волчий, никому от него не спрятаться, из-под земли достанет. Вот только люди Игнашке не надобны, не интересны, оттого и сидит он день-деньской с лошадьми. Те сперва пужались, рвались от него, потом привыкли – разглядели они его, что ли? Так и ходит за ними с тех пор, и за верную службу пожаловал Карп Лукич Игнашке кнут – да не простой, а заговоренный. Хочешь – сечет так, что мясо наружу, хочешь – гладит, как заморский шелк. Доволен был Игнашка, просиял даже через дикий свой волос и с тех пор подсоблял боярину в потаенной его службе.
Вышли они за околицу. Красив наш лес и зверьем богат: белки, куницы, рыси, а зайдешь глубже – и ведмедя встретишь, и секача.
— Чуешь? – спросил Карп Лукич Игнашку.
Оскалился Игнашка.
— Чуешь, — сказал боярин. – Добро. Веди тогда.
Повел. Игнашка, он, когда выслеживает, совсем на зверя похож, даже на четвереньках ползает, вот и теперь бухнулся. Вьется он ужом по лесной тропинке, вынюхивает, а за ним Карп Лукич – высок наш боярин, дороден, крепкие у него руки – подкову, бывало, гнул. Подошли они к дубу засохшему, с корнями вывороченными, тут Игнашка и остановился. Встал, землю с себя отряхнул и в корни дубовые тычет: дескать, там оно прячется. Тут боярин слово шепнул тайное, и вдруг стал свет, неяркий, но ровный, словно лучина зажглась, откуда светит – неведомо. Зашевелилось что-то под корнями, заворчало и кинулось на Карпа Лукича, черное, громадное кинулось. Вцепилось в боярина и ревет. Игнашка тут как тут, кнутом своим лупит, да только боярин тоже не промах – сжал чудище в объятиях и давит. Вой, хрип, паленой шерстью пахнет. Ослабло чудище, и разжал Карп Лукич свой железный обруч. Ну и туша – вдвое больше любого волка, а морда поганая и на ней тоска. Вместо брюха – уголья.
— Ну, спасибо тебе, отче Филофей, — вздыхает Карп Лукич. – Когда бы не твой подарок, лежать мне сейчас свежей падалью. Сдох, Игнашка?
Игнашка мычит – сдох.
— Стерво – Федьке. Как обычно, помнишь?
Помнит Игнашка, чай оно не впервые. Подхватил тушу, перекинул через плечо и пошел обратной дорогой. Легко пошел, словно не десять пудов тащил, а коромысло липовое.
Теперь о Федоре.
Сколько живу, а другого такого человека, как Федор, дьячок наш, не видывал. И пьяница, и греховодник, а голова из чистого золота. Все на свете языки знает: арамейский, греческий, халдейский и еще тьму. В Чернигове его Карп Лукич нашел, пил Федор без просыху, а напившись – чертей гонял. Настоящие это были черти-то. Трезвый, Федор их не видел, а как зальет зенки – как шоры с глаз сняли. Вот и воевал по мере сил. Раз, чарку выпив, пришел часы читать и видит – на батюшке настоятеле черт сидит и копытом по Псалтирю водит, помогает. «Ах, ты нечисть окаянная!» — закричал Федор и как бросится на старца, как давай его за бороду таскать — позор на весь честной народ. Три дня у позорного столба простоял Федор, а ведь ему архиерея прочили, такой был человек грамотный. Как отстоял – выкинули за ворота, иди куда хочешь. Ну и пошел. Спал в канаве, ел грибы, изловит, бывало, пташку – и рад. Помер бы, наверно, не случись поблизости Карп Лукич. Тот его из канавы вытащил, выходил и к себе взял – в помощники. Письмоводит у него Федор и другую службу исполняет – отравы в склянки разливает да повилику в ступе толчет. Бывало, выйдет из подвала боярского, а от него, как от беса, серой тянет.
А однажды было вот что: посреди белого дня выбежал он во двор в одних портках, сам вусмерть пьяный, а в руке – бляшка свинцовая.
— Получилось! – кричит, — Получилось!
— Что получилось-то, Федя? Не срамись понапрасну, — говорит ему ключник наш Егор, во все тайны посвященный.
— Что, что? – передразнил его дьячок. – Была гривна золотая – стала свинцовая, вот что! Ал-хи-ми-чес-кий процесс, дурья твоя башка! Трансмутация!
— Мало тебя пороли, Федя, мало, — сказал Егор, — Вестимо ли дело, золото на свинец переводить? Оно наоборот надо.
— Наоборот пущай в Европах делают, Фламели да Трисмегистусы, Бога их в душу! А у Руси-матушки свои пути, исконные! Что уставился, темнота?
— Дело твое, — сказал Егор. – Хочешь жемчуг уксусом трави, хочешь – яхонты кроши, а только перед Карпом Лукичом я за тебя больше не ходатай. Пропасть хочешь – пропадай.
Но не пропал Федор, не такой это был человек. Наоборот, пуще прежнего уверился в нем Карп Лукич, даже клятву заставил дать на мощах великомученицы Варвары, что не бросит его дьячок, не уйдет туда, где кормят слаще.
Притащил Игнашка Федору перевертыша, и разложили они поганую тушу на широком столе, на белой скатерти.
— Это, друг ты мой Игнатий, зверь, вервольфом именуемый, — говорит учено Федор, а Игнашка мычит по обыкновению. Уж очень они с Федором хорошо уживались.
Федор молитву почитал, составом тайным стерво окропил, сквозь стекло особое глянул и говорит:
— Парень это, молодой совсем. Поверни его, Игнат, а то лица не разглядеть. Батюшки святы, да это ж девкин жених-то! Вот тебе и на! Не пойму только, через нож он скакнул или сглазили – туман. Ты, Игнат, зови Марфушку, пусть посмотрит.
О Марфушке речь особо. Девка она собою страшная, а все ж нашелся кто-то, ссильничал потехи ради. С тех пор правый глаз у нее обычный, карий, а левый закрылся навек, зарос кожей. Мать с отцом у Марфушки померли в холеру, а держать ее в деревне боялись – слухи ходили нехорошие. Говорили, стоит Марфушке свой мертвый глаз показать, как правда открывается, и над обманщиком вершится суд. Нас-то от этого боярин миловал, но калики перехожие рассказывали, что страшная это смерть от Марфушкиного глаза — словно земля все соки высасывает. Хорошо еще, что Марфушка убогенькая, не знает какая ей страшная сила дадена. Ходит она в одной рубахе круглый год, в жару ли, в холод и нянчит куколку тряпичную, а потеряет куколку – кличет протяжным голосом.
— Смертынька, Смертынька, где же ты?
Пробовал Марфушку Карп Лукич приучить к дому – да где там, и часу в горнице не усидит, дрожит, скулит, во двор просится. Что с такой сделаешь? Оставил ее Карп Лукич, а она вырыла себе яму на скотном дворе, там и живет. Ни супа, ни каши в рот не берет – только пшено да объедки.
Привел ее Игнашка к Федору, жалкую, замаранную.
— Марфушка, — говорит ласково Федор, — девица ты моя красавица, окажи еще одну милость.
Моргает Марфинька единственным глазом, к ласковым словам не приучена. Лихой ее глаз повязкой скрыт.
— Посмотри-ка, — просит Федор. – Что видишь? – и повязку осторожно снимает.
Смотрит Марфушка. Воздух вокруг становится словно мед – густой, вязкий. Отпустило.
— Камень! — скулит Марфушка, — Ка-а-а-мень!
— Что «камень», Марфушка? Какой камень?
— Чо-о-рный! Чо-о-о-о-рный! – голосит рябая. Еле успокоили ее Федор с Игнашкой.
— Черный? – задумался, вернувшись, Карп Лукич. – Значит, не сам перекинулся. Значит, сглаз. Ты, Федька, жди, к полуночи двинемся. Скажи Игнашке, чтоб не уходил, и Марфушку придержи. Если насчет камня все верно — пригодится.
— С Тенью идешь говорить, Карп Лукич? – осторожно спрашивает дьячок. – Не ходи, послушай глупого своего холопа. Я человек бывалый, нечисти видел без счета, а как вспомню Тень эту – крещусь, точно окаянный.
— Уймись, — говорит Карп Лукич. – Как по-другому узнать? Книга твоя молчит? Молчит. Сами не догадаемся. Один выход – Тень.
— Будь по твоему, боярин, — вздыхает Федор.
Идет боярин в подпол, открывает английским ключом потайную дверь. За дверью – ступени. Скользко в ходу, сыро, а факел с собою брать нельзя – навредишь только. Долго спускается боярин, глубоко в землю проник ход. Уже и корни древесные из стен торчат, и где-то слышен ток подземных вод, а он все идет. Наконец, еще одна дверь.
— Боже, благослови, — говорит Карп Лукич и другим ключом эту дверь отворяет. Странный этот ключ, нездешний, да и купцы заморские, пожалуй, мастера не признают. Весь из себя этот ключ острый, зазубренный и хоть в печку положи – холодный.
За дверью — комнатка с земляными стенами. Зашел Карп Лукич, дверь затворил и ждет, пока тварь неведомая кровь почует. Тишина. Вдруг – шелест откуда-то из угла, словно полощется на ветру старая холстина.
— Ты, Лука? – звучит шепот. – Опять пришел? Давно тебя не было, ой давно. А я уже всю себя изгрызла, только косточки и остались. Жаль, огня ты не принес, не полюбуешься. Не любишь ты меня, Лука, что ли?
— Не люблю, — отвечает спокойно Карп Лукич.
— Шшш, — шепчет голос, — Не Лука это, не Лука. Сын?
— Сын.
— Сын, значит. С-с-сыночек. А с тятей что, дитятко?
— Умер.
— Жаль. Не успела я его кровушки поганой напиться, не успела, не успела. А скажи мне, дитятко, долго ли еще сидеть мне в земле сырой? Долго ли еще свои кости глодать?
— Сидеть ты будешь, пока род мой жив, — говорит Карп Лукич, – а может и поболе. Бог милостив, поставил нас оберегать людей от нечисти: кого железом жечь, а кого – заветным словом.
— С-слово… — в ответ шепот. – Проклятое слово… Но что же это я, боярин? Совсем забыла, старая, о манерах. Как звать-величать тебя, добрый молодец? При тебе ли меч твой кладенец?
— Не юродствуй. Звать меня Карп Лукич, а от тебя мне надобно то же, что и отцу в свое время. Цену я знаю.
— Месяц жизни, — смеется голос. – Месяц жизни! Раньше помрешь, Карп Лукич, а откинешься – думаешь, к Господу пойдешь за свои дела? Одесную от Вседержителя встанешь?
— Встану или нет, это дело не твое. Ты на вопрос отвечай: девка моя указала на черный камень – чей это камень и как сюда попал?
Тишина.
— Камень, — шелестит в темноте голос. – Да, непростой камешек тебе попался, боярин, не простой. Если бы он не отгорел уже, худо бы тебе пришлось.
— Отгорел?
— Как есть. Не будет от него больше ни пользы, ни вреда, он свое дело сделал. Небось уже и рассыпался. А вот что он с бабой несчастной сделал – это другое дело, веселое. Жизнь-то он из нее в обмен на сглаз высосал, а тело-то осталось. Страшное оно теперь, боярин, страшнее меня даже, и великая в нем тоска.
— Не болтай попусту, нечисть, и не такое слыхал. Кто порчу на парня навел?
— А сам не догадываешься? Чье проклятье всего сильнее? Материнское! Мать и навела. Не люба ей была невеста, ох, не люба. Вот и обратила она сына в волка, чтоб ее загрыз, из сердца вырвал. Если бы не ты, он наутро уже в человека бы перекинулся, да к матери вернулся. Так, одна девка погибла бы, а теперь и он мертвец, и мать его проклятие на себя приняла. Трое мертвых, боярин, а не лезь ты – был бы один.
— А камень откуда взялся?
— Наследный. Испокон веков от матери к дочери передавался. Доволен? Знаешь, чей дом палить? Теперь расплатишься? Надоело свои же кости глодать!
— Ешь, — отвечает Карп Лукич.
Довольное урчание в темноте.
— Сладко мне, боярин, ох и сладко же, — шепчет голос. – Много в тебе жизни. Приходи еще, привечу, обниму, приласкаю. Приходи.
Уходит боярин Карп Лукич, а на голове его седых волос прибавилось – немного, не видно почти, но от себя не спрячешь.
— Мать это его, — говорит он Федору, когда из подвала выходит. – Поганое дело, не ждал такого.
— Женщины, как пишет ангелический доктор Фома Аквинский, суть вероломство и обман, — отвечает Федор. – А с камнем что, Карп Лукич? Силен еще камень?
— Кончился. А вот что с бабой стало, не знаю.
— Что эта говорит? – спрашивает Федор и опасливо на подвальную дверь косится.
— Говорит, что страшнее, чем она, баба стала.
— Бедная Апрося! – вздыхает Федор.
Но делать нечего, надо собираться на дело. Скликает Федор народ – голос у него зычный, хоть сам ледащий – берет народ хворост, огниво и стекается к избе Апроси, матери жениха.
— Дома она? – спрашивает Карп Лукич у старосты.
— Дома, боярин, — отвечает староста. – Второй день не выходит. Стара стала бабка, чудит.
— А ничего странного не видел?
— Нет, батюшка, не довелось.
— Ладно, — приказывает Карп Лукич. – Погодим с костром. Игнашка, встань у окна. Ты, Федька, рядом со мной будь, ты слово помнишь. Рябая где?
— Убегла, — отвечает Федор.
— Привести.
Привели Марфушку. Такая же, как и всегда – грязная, растрепанная, со своей Смертынькой.
— Смотри, Марфушка, — ласково говорит Карп Лукич. – Смотри внимательно. Есть кто в избе?
Откинула Марфушка волосы, сорвала повязку, уставилась заросшим глазом в избу.
— Хо-одит! – заскулила, — Хо-одит! На четырех ногах!
— На четырех, говоришь? – задумался Карп Лукич. – Плохо дело, Федька – права была Тень.
— Жечь будем, Карп Лукич?
— Придется.
Обложили дом соломой, стал Карп Лукич искру высекать. Высекает и слова тайные шепчет. Тут по плечу его хлоп – староста.
— Батюшка, в окне мелькнуло!
— Апрося?
— Нет, не она! Другое что-то, страшное! Рук у него много. Народ пужается!
— Пусть ждут. Сейчас будет огонь. Игнашка, карауль окно. Если кинется – кнутом!
Замычал Игнашка. Тут и искра вышла, да непростая – загорелась от нее солома в один миг. И такой вой из дома раздался, что сердце режет. Ходуном изба в дыму заходила, но из избы никого – видать, крепко держало чудище боярское тайное слово. Говорили только потом в деревне, что видели в окне за бычьим пузырем неведомое чудовище, в которое Апрося обратилась – черное, многоголовое, с тысячью суставчиков. Но полыхнула изба в последний раз и рассыпалась на пылающие уголья.
Вздохнул Карп Лукич. Кончилось дело. Расступился народ, и пошел он к себе на подворье, а в спину ему глядели стар и млад. Со страхом глядели – тут скрывать нечего, но такая у человека была служба.
А вот и весь о ней сказ. Читать полностью…
Дело шло к ночи. Я, как обычно, сидел за компьютером и уже подумывал о том, чтобы пойти спать: день у меня выдался непростой, и это бы сейчас не помешало. Я встал с кожаного кресла и пошёл в спальню, как вдруг какой-то странный шум, похожий на металлический лязг, раздался с улицы…
— Какого чёрта? — подумал я про себя, — Неужели дети балуются в такой поздний час?
Лязг раздался еще раз.
— Блин!
Развернувшись, я пошёл к балкону, дабы проверить, что произошло. Подойдя к двери, я на секунду замер; окно было открыто.
— Странно, я же закрывал его всего пару минут назад…
Выглянув на улицу я, наконец, увидел того, кто стоял за всем этим шумом. Внизу, в середине двора, стоял парень, на вид лет двадцати, не меньше. Одет он был в чёрный, как уголь, балахон и тёмно-серые джинсы. Он просто стоял там и бил камнем по железной трубе, торчащей из земли…
— Эй, пацан! — крикнул я ему, — Ты чего людям спать мешаешь? Иди домой!
Стук прекратился, он развернулся ко мне лицом и поднял голову в мою сторону.
— Твою мать… — прошептал я, увидев незнакомца с фронтальной стороны.
На меня смотрели два жёлтых, светящихся глаза. Они светили достаточно сильно, поэтому я смог отчётливо разглядеть ехидную ухмылку на его лице. Я сделал шаг назад. Внезапно, в большой комнате моей квартиры раздался точно такой-же лязг, как и на улице. А потом еще раз и еще… Я быстро выглянул на улицу — парень стоял всё в том же месте и продолжал ухмыляться; звук не прекращался. Видимо, он хотел, чтобы я проверил гостиную.
Набравшись смелости, я медленно, почти на цыпочках, пошёл в комнату; лязг становился всё сильнее и сильнее… Аккуратно повернув ручку двери, я вошёл в помещение. Стук оборвался…
— Фух, — с облегчением вздохнул я, — Здесь ничего нет. Слава Богу… А может мне это всё показалось, а? — начал я говорить сам с собой, — Это не удивительно, если учесть то, какой у тяжёлый день у меня выдался. Надо проверить того паренька, может быть, он тоже плод моего воображения?
Я двинулся в сторону кухни, в которой располагался балкон. О, Господи, лучше бы я этого не делал. Завернув за угол, я увидел его, он стоял в дверном проёме и смотрел на меня своими яркими глазами, теперь я мог разглядеть его получше: его кожа была серой, а в руках он держал хирургический шприц. Меня сковал страх.
— Надо что-то делать, — начал судорожно думать я, — Вряд ли у него добрые намерения.
Моя рука потянулась к ножу, лежащему на столе. Видимо, моё действие спровоцировало его, он резко, словно кобра, набросился на меня и прижал к стене. Ничего не сказав, он медленно приставил шприц к моему горлу и что-то ввёл мне в вену. Я отрубился.
Проснулся я уже днём в своей постели.
— Что за… Это был сон? — подумал я, встав с кровати, — Ох, ну и ночка, надо бы взбодриться. — прошептал я себе под нос и направился в ванную.
Войдя туда и посмотрев в зеркало, я обомлел: мой правый глаз, он исчез… Читать полностью…
Каждую неделю, вечером, после работы, я сажусь в свою машину и еду не домой, как обычно. Я еду в областной центр, иногда своей, иногда в соседних областей. Сначала я направляюсь туда, где барыжат старыми мобилами. С рук, задешево, я беру телефон. Я даже не проверяю, работает ли он, позже ты поймешь почему. Я кладу его в бардачок, и из телефонов, лежащих там выбираю трубку, купленную месяц назад в другом городе, где меня давно уже забыли. Потом я паркуюсь возле крупного торгового круглосуточного центра, среди сотен других машин. Надо спешить, пока не схлынула толпа, которая устремляется за жрачкой после работы, никто не запомнит меня в ней. Обычно я беру палку сервелата, пару помидорчиков и болгарских перцев, рыбную нарезку, чипсы и газировки на запивон. Обязательно надо взять наборчик из одноразовых тарелочек, стаканов и вилок. С этим пакетом я возвращаюсь к машине, достаю из багажника бутылку 0.7 „Парламента“ и кладу ее в пакет с покупками. Все, теперь надо ждать. Я сажусь в авто, курю, пока не стемнеет. Теперь можно идти. Я беру пакет и бреду, куда глаза глядят. Выбираю обычно самые темные улицы. Мне нужны ОНИ, гопники. Я встречаю их каждый раз в разное время, иногда минут через 15, иногда приходится бродить до 4 утра, так что ноги уже едва волочишь. Это ведь незнакомые города, иногда я обнаруживаю, что кручусь в нескольких кварталах. Ну не важно… они все равно появляются. Их бывает от 2 до 7, обычно трое. Начинаются обычные разводки, я унизительно прошу не трогать. Чуть не хныкаю… Они все равно отбирают трубу, которую, как вы помните, извлек из бардачка, ну и естественно — пакет с продуктами. Пару раз получал по лицу, обычно бьют в нос или челюсть, а фингал под глазом я еще не получал, как ни странно. Они уходят в темноту, шурша пакетом и унося старую трубу без симки. Я долго смотрю им вслед и бреду искать свою машину. Ты наверно подумал, анон, что я мазохист? Нет, не угадал. В чем профит, спросишь тогда ты? Помнишь бутылку, которую я достал из багажника? Она как настоящая, никто не отличит, особенно в темноте. Только там не этиловый спирт, а метиловый. На вкус и запах — это просто паленая водка. Я еду домой, ночью, по пустынной трассе, и наслаждаюсь мыслью, что где-то из пластикового стаканчика мерзкого кислотного цвета сейчас пьет свои последние сто грамм быдло, зря коптившее эту планету. На следующий день мне так здорово работается… Читать полностью…
Один мальчик очень любил читать. Он читал всё, что попадалось ему под руку, и обожал ходить в свой любимый книжный магазин. Однажды он понял, что прочёл уже всё, что там продавалось. Мальчик спросил хозяина, есть ли в магазине что-нибудь, чего он никогда не видел. Хозяин сказал, что есть, и достал книгу под названием \»Смерть\». Он охотно продал её со скидкой, всего за 50 долларов… Читать полностью…
Два подростка, по имени Кензо и Тацуя, увлекались паранормальными явлениями. Всякий раз, когда они встречали, у них была припасена друг для друга страшная история о призраках или городская легенда.
Однажды, Тацуя сидел в интернете и лазил по сайту, где было собрано много японских городских легенд. Он прочитал историю об одном подвесном мосте, который располагался рядом с его домом. На сайте было много фотографий моста и местности вокруг него. Тацуя понял, что эта история заинтересует его друга.
Встретившись с Кензо, он рассказал ему эту историю. Легенда гласила, что одно из ущелий пересекает подвесной мост, который, по неизвестным причинам, стал излюбленным местом самоубийц. Каждый год, по крайней мере, 20 или 30 человек бросались с моста вниз и разбивались насмерть. Никто не мог объяснить, почему это происходит. Говорили, что этот мост проклят и там обитают призраки всех, кто когда-то совершил там самоубийство.
Когда Кензо вернулся вечером домой, он решил, что ему нужно посетить этот мост. Ему очень хотелось увидеть призраков. Тем же вечером он отправился в горы, где был расположен мост. Через полчаса он добрался до места.
Была уже почти полночь, когда он подошёл к мосту, вокруг не было ни одного человека. Атмосфера была настолько жуткой и зловещей, что по спине Кензо пробежал холодок.
«Ничего себе, как же здесь жутко»- бормотал он, осторожно приближаясь к краю ущелья, чтобы посмотреть вниз. Он стал думать о всех тех несчастных, которые бросились в чернильную темноту ущелья. От этой мысли у него на голове волосы встали дыбом.
Зрелище было настолько захватывающим, что он решил, что просто обязан позвонить своему другу, Tацуе, и рассказать ему об этом. Он достал свой мобильный телефон и набрал номер друга. Однако из-за того, что он был высоко в горах, он не мог поймать сеть.
Оглядевшись, Кензо заметил в стороне одинокую телефонную будку. Он зашёл в будку, кинул в аппарат несколько монет и снова позвонил Тацуе.
«Алло? Тацуя? Угадай, где я сейчас», — сказал он. «Я на подвесном мосту, о котором ты мне рассказывал. Вид восхитительный. Ты должен приехать как-нибудь и сам взглянуть на него».
«Да, было бы неплохо»,- ответил Тацуя. «Я просмотрел все фотографии на сайте… Подожди секунду… Откуда ты звонишь?»
Kензо рассмеялся. «Ах, да, я не мог поймать сеть, поэтому звоню отсюда из таксофона…»
Его друг пришёл в вмешательство. «Таксофон? Там нет таксофона. Я бы увидел его на фотографиях».
«О чём ты говоришь?», — Сказал Keнзо. «Я стою в телефонной будке прямо у входа на мост… Ладно, я лучше пойду… А-то тут целая очередь выстроилась, чтобы позвонить… Я позвоню тебе, когда вернусь домой».
Как только он это произнёс, Тацуя закричал: «Нет! Keнзо, не выходи из будки! Я знаю, что это за место! Я буду там через полчаса. Что бы ни случилось, не выходи из будки!»
«Что случилось?»
«Просто пообещай мне, что не сдвинешься с места ни на шаг. Не двигайся и не вешай трубку. Я иду!»
Когда его друг повесил трубку, Keнзо почувствовал, как волна страха накрывает и обволакивает его. Он стоял в будке и держал телефонную трубку прижатой к уху. Оглянувшись, он увидел очередь из людей, которые молча наблюдали за ним. Его охватила дрожь, когда он посмотрел им в глаза.
Полчаса спустя, когда Тацуя прибежал к мосту, он нашёл своего друга, стоящим на самом краю ущелья. Он держал свой мобильный телефон возле уха.
Не было никакой телефонной будки и никаких людей, стоящих в очереди к ней. Если бы его друг сделал хотя бы шаг, он упал бы в ущелье и неминуемо разбился. Читать полностью…