Когда мне было лет пять или шесть, я спал в одной комнате с братом. И вот однажды проснулся глубокой ночью от какой-то непонятной тревоги.
— Витя, — позвал я брата.
— Витя! — пробасил кто-то в ответ из темного угла.
От страха я спрятался с головой под одеяло. Потом не выдержал и позвал мать:
— Мама, мама!..
И опять кто-то, как эхо, откликнулся страшным басом:
— Мама! Мама!
Больше я уже не пытался никого звать, лежал под одеялом и дрожал, пока не уснул.
А утром я рассказал обо всем матери.
— Это домовой, сынок, — ответила она. — Его не нужно бояться. А то, что он тебя постращал немного — значит, ты что-то плохое сделал и домовому это не понравилось.
Она помолчала немного и добавила:
— Ко мне когда-то тоже домовой приходил. Ваш отец тогда на заработках был, у меня, понятно, все мысли — о муже: как он там, здоров ли, все ли у него в порядке?
И вот как-то ночью просыпаюсь оттого, что кто-то навалился на меня и душит. Тяжелый, лохматый, хотя и не очень большой. Все, решила я тогда, отбегалась, это смерть за мной пришла. Но как подумала о вас маленьких, так и взмолилась Господу: пощади, не сироти деток!.. Тут лохматый то ли молитвы испугался, то ли сам меня пожалел, только стал отпускать и сползать потихоньку вниз. А потом и вовсе укатился лохматым клубком под печку…
А наутро мне соседка, Маша, растолковала, что это домовой ко мне пожаловал и что нужно было его спросить — к добру он или к худу. Тот ответил бы и убрался восвояси. Но домовой мой точно был к добру, потому что вскоре отец ваш вернулся, живой-здоровый, и еще много денег и гостинцев привез…Когда мне было лет пять или шесть, я спал в одной комнате с братом. И вот однажды проснулся глубокой ночью от какой-то непонятной тревоги.
— Витя, — позвал я брата.
— Витя! — пробасил кто-то в ответ из темного угла.
От страха я спрятался с головой под одеяло. Потом не выдержал и позвал мать:
— Мама, мама!..
И опять кто-то, как эхо, откликнулся страшным басом:
— Мама! Мама!
Больше я уже не пытался никого звать, лежал под одеялом и дрожал, пока не уснул.
А утром я рассказал обо всем матери.
— Это домовой, сынок, — ответила она. — Его не нужно бояться. А то, что он тебя постращал немного — значит, ты что-то плохое сделал и домовому это не понравилось.
Она помолчала немного и добавила:
— Ко мне когда-то тоже домовой приходил. Ваш отец тогда на заработках был, у меня, понятно, все мысли — о муже: как он там, здоров ли, все ли у него в порядке?
И вот как-то ночью просыпаюсь оттого, что кто-то навалился на меня и душит. Тяжелый, лохматый, хотя и не очень большой. Все, решила я тогда, отбегалась, это смерть за мной пришла. Но как подумала о вас маленьких, так и взмолилась Господу: пощади, не сироти деток!.. Тут лохматый то ли молитвы испугался, то ли сам меня пожалел, только стал отпускать и сползать потихоньку вниз. А потом и вовсе укатился лохматым клубком под печку…
А наутро мне соседка, Маша, растолковала, что это домовой ко мне пожаловал и что нужно было его спросить — к добру он или к худу. Тот ответил бы и убрался восвояси. Но домовой мой точно был к добру, потому что вскоре отец ваш вернулся, живой-здоровый, и еще много денег и гостинцев привез…
