Да воскреснет Бог. Часть ІІІ (заключительная)
И столько отчаяния, столько мольбы было в его глазах, что я неохотно начал читать, сначала шепотом, а потом во весь голос, один из псалмов, выжженный на старой доске. И к моему удивлению, я действительно помнил его.
— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится…
Голос отца Нила присоединился ко мне, и я с ужасом увидел, как заманчивый огонек стал тускнеть, купол превратился в поскрипывающий в ночи шпиль, а облик знакомой деревни начал меняться. Очертания добротных жилых домов смазались и начали проявляться угловатые очертания обгорелых каркасов. До моих ушей начала доносится странная заунывная песня, подхваченная осенним ветром; она металась между темных стволов деревьев, то затихая, то вновь возвращаясь из леса. А из заброшенной деревни несся уже новый куплет скорбных стенаний, заставляя внутренности завязываться узлом, а сердце — сжиматься до размеров горошины.
— Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих, — изо всех сил старались перекричать мы усиливавшуюся песню-вой.
Голоса приобрели новый оттенок. Теперь песня звучала злобно, рычаще и угрожающе.
— Исчезнитееее… Мыыы низвергнееем вас… Усилия вааашии тщетныыы и бесполезныыы, — вдруг стали понятны слова песни.
Стараясь не слушать, боясь сбиться с текста, я закрыл уши руками. Песня не утихла, но когда упали в темноту последние слова 90-го псалма, голоса перешли на визгливый, истерический вой… и исчезли, внезапно оборвавшись.
Не сговариваясь и даже не переглянувшись, мы продолжили забег по лесу. Ноги уже отказывались меня слушать, переживания последнего часа вымотали до последней капли, и я готов был упасть замертво. Не давал мне этого делать страх потерять из виду развевающиеся впереди меня взмахи черного полотна, которое начиналось со странного оформленного головного убора.
— Помоги! — мысленно взмолился я, не зная кому, но кому-то очень могущественному.
Черная ткань взметнулась у самых глаз, обдавая лицо ветерком. И тут я почувствовал невыразимую легкость в ногах, пот, застилающий глаза высох, а дыхание заметно успокоилось.
Так, на чудесном новом подъеме, казалось бы, иссякших сил, мы добежали до деревни отца Нила.
Кажется, я требовал у монаха водки, лежа на деревянном полу избы, скулил, матерился и орал молитвы.
Полуденное солнце разбудило своим нахальным вторжением на мое лицо. Горбясь и обхватывая голову руками, за столом сидел иеромонах. Выглядел он измученным и постаревшим.
Заметив, что я открыл глаза, он устало спросил:
— Наверное, у тебя много вопросов?
Да, мать вашу в душу, вопросов у меня было хоть задом жуй.
— Здесь много деревень, — начал поселковый экзорцист. — Десятка два, наверное. А церковь только здесь есть, и вот идут жители на литургию за много километров. Осенней да зимней порой вообще во тьме кромешной из дома выходят, чтобы к рассвету до храма добраться. Вот только места эти … — голос монаха дрогнул.
— … прокляты! Наказал Господь эти земли! Поселились здесь давным-давно странные жильцы, ходили по деревням, мужикам водку бесплатно наливали, женщинам внимание оказывали, обходительны были. Ну, а те, не видывавшие ни романтики, ни любви из книжек, таяли и отдавались им. Так и привязали к себе все деревни, кем-то вроде старост даже стали. И начали они творить бесчинства великие, мужеложство, блуд, винопитие безмерное. А потом соорудили капище мерзкое, приводя в веру свою безбожную всех несчастных жителей. Сатану восхвалили они. Жертвы человеческие приносили, кровь младенцев пили, девочек постарше развращали прилюдно. И подобно Содому и Гоморре не нашлось и одного праведника, способного противостоять порокам.
Я уже всерьез подумывал сгонять к дяде Ване за самогоном, так как даже среди белого дня в меня начинал вползать холодный ужас. Не мигая глядя в столешницу, монах продолжал рассказ:
— И обрушился гнев Господень на них. Земля стала бесплодной, огнем поразил Он нечистые их жилища, а грешников язвами и гнием плоти. И позволил он исчадиям ада хозяйничать здесь, в наказание за тяжкие грехопадения. Силен был Его гнев, так что и потомки блудниц и дяволопоклонников до сих пор несут кару Его, пребывая под гнетом уныния и безысходности.
— Почему тогда они не уезжают?
— Не могут. Вообще. Совершенно. Спиваются, нищают, гибнут… Гибнут в лесах и на дорогах, сходят с ума, рассказывая о жутких вещах, пришедших им в ночи, пропадают без вести. Как только световой день начинает уменьшаться, я начинаю ходить по окрестностям, слава Господу, иногда мне удается спасать людей из расставленных ловушек Великого Лжеца. Даже проезжающие мимо подвергаются нещадному воздействию этого проклятого места. Автомобили взрываются, опрокидываются в кювет, заезжают в далеко в лес, а потом находим в кабине целую семью, ехавшую отдыхать на природу, мертвыми, с перекошенными от ужаса лицами. Бывает, и седых детей находим. Два года назад был ужасный случай…
Монах поднял голову и в его глазах блеснули слезы.
— Автобус врезался в бензовоз, пассажиры сгорели за считанные минуты.
Он отдернул рукава черной мантии, и я увидел почти по локоть обгоревшие руки с ужасными шрамами.
— Я пытался помочь, но ничего не смог сделать.
Мне хотелось заорать и ударить монаха кулаком по лицу, но в то же время я был готов зарыдать и броситься на колени к его ногам.
В этот вечер я в сопли нажрался самогона у дяди Вани, а утром виновато прощался с отцом Нилом на полустанке.
— Скажи, а дети в автобусе были? Что они кричали? — я пристально смотрел в глаза монаха.
— «Папа, помоги», — еле вымолвил чернец, опустив взгляд.
Почти месяц мне потребовался, чтобы хоть немного отойти от всего этого кошмара. Наконец, я снова захотел съездить в лес. Была уже поздняя осень, природа готовилась одеть белый саван, когда я вновь постучался в дверь к своему набожному другу и спасителю. В рюкзаке я притащил несколько бутылок лучшего кагора, красивую церковную утварь, сделанную на заказ, и несколько отрезов материи на новое облачение. Конечно, мне хотелось сделать нечто большее, но я уже знал, что отец Нил не примет никаких даров для себя лично.
Я постучал несколько раз и толкнул входную дверь. В доме было пусто. На кухонном столе лежал слой пыли, чай в обшкрябанном чайнике подернулся плесенью.
Почувствовав неладное, я добежал до церкви. Там тоже было пусто и безжизненно. Вдруг дверь хлопнула, и в храм ввалился дядя Ваня.
— … ляяяя. Всю дорогу за тобой бежал, ты что, не слышишь что ли, ору-ору ему…
— Нет, не слышал. Где отец Нил-то?
Старый алкаш помрачнел и как-будто бы обиженно засопел:
— Нашли мы его, недели полторы назад… Мертвый. Пошел искать сорванца — набычился за что-то там на родичей он, да в лес убег. Мать к нашему-то и пошла, помоги, говорит, отыскать, четвертый час нет его, темно уже…
Дядя Ваня хлюпнул в рукав.
— Не вернулись они к утру. По светлому мы сами уже пошли разыскивать, не дошел один чуток ведь… Мальца он своей хламидой закутал, а сам в одних портках остался. Пацан жив был, а вот отче наш того… от переохлождения.
Еле выговорив последнее слово, недавний собутыльник полез в карман и протянул мне смятое письмо в самодельном конверте.
— Наказал отдать тебе, если когда не вернется.
Совершенно оглушенный, я сел на алтарные ступени и надорвал конверт:
«Дорогой брат во Христе, я давно не вижу тебя, и мной овладевает беспокойство. Беспокойство за тебя и от чувства приближающегося ко мне часа смертного. Не скорби обо мне, ибо слезы по почившей душе делают путь его по мытарствам сложнее. Надеюсь, что монашеское одеяние мое, что символизирует крылья ангельские, поможет моей грешной душе воспарить над геенной огненной. Тебя же я прошу бороться с грехами, овладевающими тобой, не подпускай к себе разрушающие душу мысли, живи достойно и праведно, и узришь ты Царство Небесное, где встретят тебя возлюбленная твоя жена и отроки-мученики.
Иеромонах Нил,
в миру Констатин».
Я вспомнил взмах того самого «ангельского крыла» у моего лица и за какие-то мгновения вновь пережил ужас той ночи. Страх и горе ввинчивались мне в грудь, распространяя холод по всему телу.
Но теперь я знал, как противостоять этому.
Нет, я не уверовал в христианского Бога окончательно и бесповоротно, никуда не исчезли скептицизм и щекотливые вопросы, но зато у меня было чувство долга перед покойным другом и мужество бороться с этим коварным змеем по имени Уныние, настойчиво пытавшегося вползти в мою душу.
— Да воскреснет Бог, и расточатся врази Егo…
Слова псалма срывались с моего языка и эхом отражались под каменным куполом монастырского храма.
В этот монастырь я принес известие о гибели их брата, в этом же монастыре я принял иночество.
Я не могу овладеть Иисусовой молитвой, несмотря на все наставления. И нащупав новый узелок на своих четках, я не творю мысленно короткую молитву, положенную читать всем монахам, а шепчу совсем другие слова, совсем другой молитвы:
— Да воскреснет Бог…
