На Украину требовались врачи-добровольцы. Туго у них там было (да и сейчас не лучше) с медикаментами и специалистами. Поехали в начале марта. тТогда ещё с пересечением границы такого кипеша не было, въехали на территорию Украины без особых эксцессов. Разместили нас, медиков, не в самом городе, где мы должны были работать, а в деревушке, километров за 35-40 от него. Сделано это было в целях нашей же безопасности. Ибо все 6 человек в группе были с российскими паспортами, соответственно, русскоговорящие. Планировалось утром забирать одну группу, вечером привозить людей назад. На следующее утро забирать медиков из второй группы — первая должна была отдыхать. Работа тяжелая, график — по 13-14 часов в сутки.
Деревушку в ночь приезда толком не рассмотрели. Нужно было быстрее заселиться в дома, где местные жители (за определенную плату, конечно) любезно согласились нас приютить. Я и две мои коллеги, Таля и Галя, попали в чистенький и уютный домик, состоявший из двух горниц и кухни. Наша горенка была довольно просторная, с двумя кроватями и диванчиком. Соседнюю занимала наша домовладелица, сухонькая, невысокого роста бабуля лет семидесяти пяти. В оплату за постой так же входила ежедневная баня и завтрак, ужин, которые обязалась нам стряпать наша квартирная хозяйка баба Лена. Дней 5 шло всё, как и предполагалось: утром уезжаем, возвращаемся за полночь, идём в баньку, ужинаем, засыпаем, как убитые. Следующий день отсыпаемся. Вахту принимают коллеги из второй группы, поселившиеся в этой же деревушке, на этой же улице, через шесть домов от нашего.
Наш тяжелый, но размеренный распорядок нарушился день на восьмой, когда мы приехали со смены, помылись, поужинали и увалились спать. Ночью я проснулась от того, что кто-то дико визжал. Подпрыгиваю и в тусклом свете ночника вижу, как на соседней кровати, обнявшись, дико орут девчонки. Мать моя! Что ж это стряслось-то? Подскакиваю к ним, ору:
— Девочки, что случилось?
А они таращатся на меня дикими глазами, тычут пальцами на противоположную стену. Гляжу в том направлении: ковёр, часы настенные над ковром. Что орём-то, спрашиваю. А они:
— Ползёт, ты чё, не видишь?
— Кто, так вашу растак, ползёт? Где ползёт?
Там, говорят, по стене. Я к рюкзаку за фляжкой со спиртом. Пока искала, девки подуспокоились, хлебнули спирта. Уполз, говорят. Сон, соответственно, как стряхнуло. Пойдёмте, говорю, на улицу, покурим, успокоимся, и вы мне всё расскажете. Идём через кухню мимо хозяйской горницы. Я на цыпочках подхожу к двери бабкиной горницы, тихонько её приоткрываю. Глядь, бабка спит себе на своей перине и в ус не дует. Во, думаю, спать бабка здорова, от такого ора и не шелохнулась. Стоим во дворике, курим. Девчонки говорят, что проснулись разом, как по команде. А по противоположной стене, сверху, головой вниз ползёт мужик-не мужик, баба-не баба, не разобрать. Глаза только у этого ползущего горели синим, как фонарик в темноте, но ярче. Девоньки, говорю, перетрудились вы. Ну ничего, завтра выспимся. А они промолчали, но по их взглядам я поняла, что остались при своём мнении.
Заходим в дом, а на кухне уже бабка Лена сидит, чай пьёт.
— Я, — говорит, — краем уха слыхала, орал будто кто-то? Али приснилось?
Да нет, говорю, девочки кошмар увидели, ну и подняли гвалт.
— А какой кошмар? — спрашивает.
Ну, мы ей так, мол, и так. Она выслушала и спрашивает, глядя на меня своими полинявшими голубыми глазёнками:
— А ты ничего не видела?
— Да нет, спала без задних копыт. Проснулась от визга.
Бабка как-то удивлённо на меня посмотрела, ничего не сказала и потопала к себе.
Дня через 4, рано утречком, мы, как обычно, поехали на работу в город. Проснулись все нормальные, после выходного довольно бодрые. Я отправилась в своё отделение, Талька с Галкой — по своим. Часа через два приходит Гала. Вся бледная, губы синюшные. Говорит:
— Заболела я, однако.
Я градусник ей, глаза, язык, горло проверяю, а она, как печка, горячая. Глядь, а у неё температура 39,8. Я в шоке! Температура почти сорок, а Галка бледная, губы синие. Первое подозрение на инфекционку. Мы её под белы рученьки и в основной корпус повели. Идём по коридору, палату хотели отдельную ей найти и быстренько все анализы взять. На встречу нам зав. кардиологии. \»
— Ой, девочки, что у вас опять?
Вкратце говорим, что температура, подозрение на инфекцию. Стоп, спрашиваю, а почему \»опять\»?
— Да Наталья ваша с сыпью и температурой слегла.
Ну, думаю, приплыли. Зараза какая-то подцепилась. Быстренько размещаем Галку в палате, я забираю её одежду (в халат уже какой-то её переодели, хорошо хоть нашли!) Одежду её в пакет и к Талке в палату. Та лежит бедненькая, вся в каких-то рожистых красных пятнах, вся краснючая, температура 40! Тоже снимаю с неё одёжку. Отыскали у кастелянши застиранную, но чистенькую сорочку. Ждём результатов анализов. Я пока кинулась проводить ревизию всех имеющихся на складе антибиотиков. Я ж ни секунды не сомневалась, что у обеих инфекционное! Пока бегала там и сям, в своём же отделении тоже куча дел, приходит ко мне санитарочка тётя Света. Садится у меня в кабинете на стульчик, глядит как-то странно и говорит, что девки-то мои… выздоровели. Почти в одночасье. Спрашиваю, мол, как это? Как такое быть-то может? И температура и сыпь?
— Ага. Вот чё, девонька и странно.
Я к девчонкам. Спят, бедолаги. У Талки кожные покровы почти очистились, температура 37. У Галки синюшность прошла, дыхание нормальное, температура 36,9. Всё, приехали.
Думать над этим случаем было некогда — работы полно. Тёть Света (санитарочка) забежала ко мне в обед и говорит:
— Давай вещички девчонок-то. Я дома их в машинке-автомате сполосну. А то вы ж в деревне живёте, что вам воду туда-сюда шваркать.
— Ой, спасибо. Если не сложно, состирните.
Отдала ей пакет. Пакет маленький, одежда объёмная. Решили разложить по двум пакетам. Сразу выворачиваем. Выворачиваю, и что-то больно в палец воткнулось. Отдёрнула руку, смотрю, в Галкиной кофточке, как бы под воротничком и внутри прострочки, иголочка ржавенькая. Смотрю на это и недоумеваю, что за хрень, и как она здесь оказалась? Тёть Света взяла у меня эту находку, посмотрел странно, обожгла на спиртовке и выкинула на улице, аж до больничных баков с мусором ходила. Пришла, вывернула Талкину одёжку. В кармане Талкиных брючек обнаружила клок рыжих волос, точно нечеловеческих.
— Ой, — говорит, — хорошая моя, дрянь ваша бабка, у которой вы живёте. А может, заходил к ней кто?\»
— При нас никого не было. А без нас — не знаю, комната-то наша не запирается.
— Бегите оттуда. Поселят люди, не одна она ж поди в деревне.
Решили вывернуть и мои вещи на всякий пожарный. Вывернули. Нашли небольшой комочек перьев, похожих на грудные куриные, перевязанных красными ниточками. Уставились с тёть Светой друг на друга.
— А почему, — спрашивает, — на тебя не подействовало?
— А фиг его знает. Может, ещё не успело?
Решили с девочками съезжать оттуда. Да как-то на работе опять всё навалилось, не до переездов было. Бабке пока ничего говорить не стали. Вдруг не она? Но на всякий случай спросили, заходил ли к ней кто в наше отсутствие? Ответ отрицательный. Прошла ещё где-то неделя. Едем домой с работы, с нами медбрат увязался. Просто у Талки с ним шашни, а Галка с шоферюгой всё с нашим флиртовала. Я из машины и в дом. Девчонки сказали, что с полчасика посидят ещё в машине. Ну, ясное дело, весна, гормоны, против природы не попрёшь. Я уже и в бане помылась, чаю напилась, в пижаме брожу по хате. Бабка чуть ли не за мной по пятам.
— Ну как доехали, как в бане помылась?
Что, думаю, с ней за приступ заботы случился? Никогда особо нашими делами не интересовалась.
— А где подружки твои?
— Сейчас придут.
А и правда, уже часа 3 прошло. Где их нелёгкая носит? Накидываю халат, иду на улицу. Машины перед калиткой нет. Решили пуститься во все тяжкие и поехали с мальчиками кататься? Может быть. Захожу домой, там опять карга со своими расспросами. Одеваюсь, иду к девочкам-коллегам, что через несколько домов от нашего поселились. Захожу к ним, а у них мои Талка с Галкой сидят. Вот те раз!
— Вы чего это тут рассиживаетесь? — спрашиваю. — Я их жду, уже и в баню сходила, и чай попила. А они вон где.
— А мы дом наш не нашли.
Час от часу не легче.
— Вы чего, пили? Может, мальчики чего покурить дали?
— Нет, мы и посидели-то с ними в машине минут 20, не больше. Выходим, а дома нашего нет. Соседские на месте, а наш как сквозь землю провалился. Ходили мы и вдоль, и поперёк, и с огородов пробовали зайти. Проулок на месте, соседские дома на месте, а нашего нет.
Стою я и тихо офигеваю.
— А я почему спокойно дом нашла?
— Не знаем.
И всё тут.Тут из своей комнаты вышла их домохозяйка.
— Извините, — говорит, — слышала ваш разговор. Что тут удивляться-то. Ваша бабка — ведьмочка. К ней и никто не ходит. А чтоб взять у неё что-то — упаси Боже. И чего они вас поселили-то туда? Домов что ли в деревне нормальных других нету?
Короче, девочки мои наотрез отказались в дом к бабке Ленке возвращаться, остались ночевать у соседок-коллег. Захожу в хату и карге открытым текстом выдаю всё, что о ней думаю. Бабка смотрит на меня с интересом, не перебивает, не возражает. Выслушала меня внимательно, помолчала и выдала:
— Вот ничего не пойму. Вот на всех наводила, а на тебя не могу. Почему не могу? Вот и заретивела, как такое быть может? И понимаю, что всё дело вон в той штуке, которая у тебя на шее висит, а что она и откуда, и кто делал её тебе — никак не пойму.
Я тихо офигела. На шее моей, на серебряной цепочке, висит серебряная фигурка бога Ганеши, а в фигурке Ганеши, с обратной стороны, как раз под местом жемчужинки, которую многорукий слоноголовый бог держит в руках, впаяна-вставлена стальная капсулка. У капсулки этой отдельная история. Скажу только то, что получила я её давно, ещё в Индии, как защиту от смертельной порчи, которую сделали мне по слёзной просьбе моей свекрови тогдашней. Капсулку эту мне дал в Раджастане дедушка, у которого я тогда жила 3 дня, чтобы освободиться от порчи свекровиной. Дедочек сказал тогда, что у меня теперь другое имя, которого никто не узнает, и даже я знать не должна. И что пока я буду носить эту Кали кавачу (защита богини Кали) никто не сможет повредить мне никакими порчами, сглазами, приворотами. Никто не сможет искусственно изменить мою карму. И с тех пор я Кали кавачу не снимала. Только однажды прошлым летом, когда поехала в отпуск в Тюмень, сняла её после ванны и забыла дома, о чём я очень сильно сожалела в последствии (этот случай я описала в истории \»Мерзкий визитёр\»). Теперь я даже в ванну и в сауну хожу с ней. Плевать, что жгётся! Так значит, вот что от козней карги меня защищало! А дрянь эта, старушка \»божий одуванчик\», опыты тут на мне и на девчонках проводила! Вот это номер. Размышления мои прервал громкий мат.
Материлась я, материлась громко, материлась витиевато. Слушала себя, как будто со стороны, и думала, что мат у меня, конечно, виртуозный, но чтоб вот такой вот семиэтажный, и чтобы классики обзавидовались, такого не подозревала. Слушала себя со стороны и никак остановиться не могла. Бабка тоже слушала меня, подперев щёку сухоньким кулачком, разглядывая на клеёнке обеденного стола какие-то узоры. Вывело меня из нецензурного ступора слово\»шушло*бень\», которое я почему-то произнесла особенно громко, выразительно и с уважением. Заткнулась и подумала: \»Надо же, я прям перлы на ходу придумываю\». И пошла в комнату собирать вещи. Бабка Ленка всё так же тихо и задумчиво сидела за столом, видимо, переживая своё профессиональное фиаско.
