на Screepy.ru

Ховринская заброшенная больница (ХЗБ, Амбрелла, Недострой, Немостор) — здание в Северном округе Москвы в районе Ховрино, недалеко от одноимённой железнодорожной станции. Точный адрес здания: Москва, ул. Клинская, 2 корпус 1.
Сооружение больницы было начато в 1980 году и приостановлено в 1985 году. С этого момента здание остаётся недостроенным (по состоянию на конец 2013 года).

Мистический центр Москвы, ворота в параллельный мир, прообраз голливудского фильма ужасов \»Обитель зла\» — такая репутация у недостроенной больницы на севере Москвы, где регулярно гибнут люди.

Ховринская Больница является недостроенной больницей, рассчитанной на 1300 мест. Строительство началось в 81 на кладбище. В 85 при невыясненных обстоятельствах оно прекратилось. В начале здание охранялось армией и было стратегически важным, но спустя год оказалось полностью заброшенным. По началу это место облюбовали сектанты и сатанисты. Там действовала секта \»Черный Крест\», практикующая человеческие жертвы. Но вскоре благодаря милиции секта была ликвидирована. Много раз пытались возобновить строительство, но безуспешно. В последний раз попытка была предпринята в 2003 году.

Планировка больницы очень необычная. На территории находится 2 здания: главный корпус и офтальмологическая клиника. Главный корпус по форме напоминает звездочку. Из него отходит 6 крыльев, которые соединены 3 этажными переходами. Само здание представляет собой 10 этажное сооружение, с 3 уровнями крыши и 2-4 уровневым подвалом. Первый уровень подвала частично затоплен, что существенно усложняет исследование других уровней. Существует мнение, что главный корпус и клиника связанны подземным туннелем.

За своё долгое существование больница обросла множеством легенд и слухов. Кто-то говорит о призраках ,кто-то о трупах сатанистов на нижних уровнях. Но одно могу сказать, что ни чего сверхъестественного я там не нашел. Были замечены трупы животных, пентаграммы, настенные надписи, лежбища бомжей, опасные куски арматуры. Отдельное слово хочется сказать, о \»подземном бассейне\». В подвале, на минус первом уровне, есть невысыхающее озерцо. Размер где-то 20 на 20. Когда на улице 30 градусов, в этом бассейне есть лёд. По нему дрейфуют льдины. Над ним постоянный туман, которой не может развеять даже сильный фонарь.

Больница-убийца

Пустые 11-этажные корпуса у станции Ховрино стали эпицентром мистики и кошмаров не только Москвы, ХЗБ (Ховринская заброшенная больница) вошла в неофициальный рейтинг \»самых страшных мест планеты\». В начале 80-х здесь начали строить городскую многопрофильную больницу на 1300 коек. Мегапроект остановили через 5 лет, причем на этапе, когда уже все корпуса были возведены. Парадокс: 25 лет эта больница не спасает жизни, а наоборот — калечит и убивает. Вместо персонала здесь на десятилетия прописались сатанисты, бомжи, сумасшедшие и искатели острых ощущений. Регулярно здесь происходят трагедии: люди падают то с крыши, то срываются в шахты лифтов.

Мистику усиливает весьма зловещий внешний вид больницы-убийцы. Если смотреть на нее сверху, то расположение основных корпусов довольно точно соответствует международному знаку биологической опасности Biohazard.

Вообще-то в этом знаке нет ничего зловещего: он придуман инженерами химической компании \»Доу кемикл\» еще в 1966 году и многие десятилетия широкой публике был неизвестен. О \»мистической аналогии\» заговорили, когда в мировой прокат вышел фильм ужасов \»Обитель зла\» с Милой Йовович. Сюжет: таинственная корпорация \»Амбрелла\» строит подземный медцентр, где втайне от народа испытывает страшный вирус. В результате ЧП персонал превращается в зомби, которые захватывают всю планету. \»Обитель зла\» стала культовым ужастиком, были сняты 3 сиквела-продолжения и полнометражный мультфильм. И в каждом фильме постоянно мелькает крупным планом трилистник Biohazard.

Реакция была предсказуемой: Ховринский недострой в форме \»Biohazard\» мгновенно обрел дурную славу, а шабаши сатанистов завершили картину. Естественно, больница как магнит потянула к себе жаждущих экстрима и приключений горожан, преимущественно молодежь. Из толп подростков, бродящих ночью с фонариками по пустым корпусам с неогороженными шахтами лифтов, не все вернулись домой. Пошли слухи про черные мессы, привидения, оживших мертвецов.

Время от времени объект брали под охрану, но были годы, когда больница оставалась во власти экстремалов и сатанистов. На форумах, посвященных \»московской \»Амбрелле\», можно прочитать жуткие истории. Вот девушка подробно описывает, как гуляет со своим молодым человеком по ночной больнице, заводит его на верхние этажи, просит заглянуть в шахту лифта, а затем толкает его в спину. Можно списать на богатую подростковую фантазию. Но не все удавалось списывать — трагедии повторялись. Редкий год обходится без смерти, а счет травм и увечий идет на сотни. И основная причина смерти: падение с высоты.

Наперегонки с зомби

Легенды гласят, что больница построена на заброшенном кладбище, из-за чего место оказалось гиблым: 2-4-уровневые подвалы затоплены, корпуса медленно уходят под землю. Также, по основной легенде, когда-то очень давно ОМОН блокировал на подземных этажах больницы членов секты сатанистов \»Немостор\», взорвал туннель с двух сторон. Часть сектантов были заживо погребены, точнее — затоплены грунтовыми водами.

Разумеется, легенды всегда в той или иной мере расходятся с реальностью, но, как бы там ни было, сатанисты больницу покинули. Как и бомжи. Остались \»сталкеры\» и экстремалы плюс \»туристы\» со всей страны. Одно время на затопленных уровнях зимой организовывали ночной экстремальный каток. Потом проект неожиданно прикрыли, по слухам — после милицейской облавы.

На стене одного из больничных корпусов со стороны Клинской улицы есть рисунок: какой-то символ, слово \»дух\». Художник должен был проявить навыки промышленного альпинизма. А именно: поднявшись на крышу, закрепиться на фале, опуститься по вертикальной стене без окон. У этого художника-скалолаза были крепкие нервы: под ногами было метров 20 высоты, и не земля, а куски бетона, кирпич, стальная арматура.

В ГУВД мне сообщили, что территория не охранялась с апреля 2009 по апрель 2011 года. Правда, сотрудники ОВД по району Ховрино регулярно задерживали подростков и вели профилактические беседы с ними и родителями. Тем не менее желающих побывать в больнице-убийце предостаточно. С 1 января по июнь 2011 года выловили на территории и доставили в ховринский ОВД 72 несовершеннолетних, 12 подростков полицейские отвезли из больницы-убийцы в обычную больницу: ребята получили травмы. Сломать ногу в ХЗБ крайне просто: везде торчит арматура, много ям и провалов. Среди целевой аудитории ночной поход в Ховринку (днем — опасно, но не так страшно) сопоставим по степени крутости с поездкой в чернобыльскую зону.

Больница сегодня окружена металлическим забором из сварной сетки, покрытым сверху колючей проволокой. С двух сторон по периметру обычные городские улицы, с одной стороны — промзона и еще с одной — парк \»Грачевка\». Охрана в глаза не бросается, но она есть: круглосуточно дежурят 6 бойцов от двух ЧОПов плюс собаки.

Охрану ужесточили после очередной трагедии: в мае здесь погиб 18-летний турист-экстремал из Подмосковья. Парень прошел на территорию, поднялся на 8-й этаж, оступился и упал в шахту лифта.

Как правило, все смерти объявляются несчастными случаями. Лишь одна драма ховринской \»Обители зла\» признана суицидом. 6 лет назад 16-летний Алексей Краюшкин бросился с крыши из-за неразделенной любви. У него есть свой мемориал: на 2-м этаже одного из корпусов вся стена расписана граффити, стихами и просто прощальными автографами: \»Край, мы скорбим и помним\».

Это место считается \»обязательным\» для посещения: если ты как-то прорвался сквозь колючую проволоку, злых чоповских собак, разминулся с привидениями и благополучно миновал шахты лифтов и острую арматуру, то обязан почтить память Края. А еще — сфотографироваться у знаменитой надписи: \»Больница эта — край чудес, зашел в нее и там исчез\». Друзья-тинейджеры будут завидовать.

Дубы-колдуны

Росимущество и власти Москвы долго судились за больницу, и с весны 2009 года долгострой был наконец передан департаменту имущества Москвы. Что с ним дальше делать — город пока не решил.

Избавиться от больницы-убийцы требуют родители погибших и изувеченных подростков и детский омбудсмен Павел Астахов. Местным жителям соседство с \»Обителью зла\» тоже изрядно надоело. Мало того что оно само по себе не украшает район. Есть и рукотворные кошмары. Со стороны парка у ХЗБ целых 2 металлических забора: больничный и городской. Некоторое время они идут параллельно, а потом образуют тупик. Если не знать дорогу, то в него легко можно забрести. Весьма неприятно: вдруг кругом стальные прутья и колючая проволока над головой. Интересно, чья нездоровая фантазия устроила тупик и кому адресована ловушка?

В парке разговорился с одним из местных. Иван Владимирович в Ховрино прожил всю жизнь. Больницу мистическим местом не считает. Но вот само место вообще-то, по его мнению, не вполне нормальное. Летом здесь ни с того ни с сего рухнул здоровенный дуб.

— И это в безветренный день! — возмущается пенсионер. — Я не говорю, что его подпилили зомби, но вообще места у нас не скучные.

Народ уже обращался к главе управы с предложением снести к черту \»Амбреллу\» и отдать территорию под народные гаражи. Глава отвечал, что пока целевое назначение участка (использование для размещения больницы) сохранено. Но нынешние корпуса вряд ли можно отремонтировать. Есть проект их сноса и строительства двух новых корпусов многопрофильной больницы на 1200 коек.

Но окончательное решение власти обещают принять после детального обследования конструкций и оснований зданий. Что они покажут и когда их завершат — пока неизвестно.

Кстати:

\»Обитель зла\» снимали в Германии и в Канаде в 2000 году. Создатели фильма не упоминают ховринскую больницу в качестве источника вдохновения, но свой медцентр, украшенный знаком Biohazard, они создали только через 15 лет после строительства ХЗБ. Формально фильм построен по мотивам одноименной компьютерной игры про зомби, но и игра создана гораздо позже появления русской мистической больницы.

В последующих сериях \»Обители зла\» введены персонажи, изображающие русских спецназовцев.

Читать полностью…

Живу я в самой обычной однокомнатной квартирке самого обычного провинциального городка. Не самое захолустье, но и сходить особо некуда. Девушки нет, друзей немного, и те скорее приятели, да знакомые. Единственным моим лучшим другом, пожалуй, стал мой кот. Кто-нибудь, возможно, посчитает, что это прискорбно, но это так и менять мне ничего не хотелось.

Кот был старый, на днях ему исполнилось аж восемнадцать полных лет. Эту дату мы скромно отпраздновали, он деликатесным вискасом, я бутылкой дешевого пива. Как-то повелось, что я величал своего питомца просто — Кот. Давным давно я пытался дать ему кличку, но морда котенка принимала такое известное всем кошатникам довольное выражение только когда его величали Котом и никак по другому. Так или иначе, но прошли мы с Котом через многие неприятности и понимал он меня казалось с полуслова, чтобы не сказать с полувзгляда. В основном о нем и пойдет речь дальше.

Одним непогожим вечером я возвращался с работы домой. Работал я тогда, к слову, сторожем при автостоянке, работа не сложная, но приходилось просиживать штаны в сторожке сутки через сутки, так как сторожей было всего двое.В кармане у меня лежал пакетик кошачьего корма, дождь лил даже не как из ведра, а скорее как из множества пожарных брандспойтов, поэтому по дороге я вымок как собака и продрог насквозь. Зайдя в подъезд дрожащими от холода руками я открыл замок и вошел в дом.

Как сейчас помню — первое что меня поразило — тишина. Обычно мой приход после суток отсутствия знаменуется радостным мявканьем и прыжком пушистого комка со шкафа мне на плечи.Сейчас — ничего. Только милицейская сирена завывает на улице. Безуспешно попытавшись отогнать дурные мысли я прошел в единственную комнату. Подумаешь, спит может животное. Никого. С тяжелым сердцем я прошел на кухню и увидел кота, неестесственно распластавшегося, в углу, под столом. Разбрасывая немногочисленную мебель я бросился к нему, в надежде, что это новая игра, и кот сейчас подпрыгнет, одарив меня хитрым торжествующим взглядом — \»Ага, напугал!\». Но нет. Когда я поднял пушистое тельце, его голова безвольно откинулась. Мёртв. Я упал на колени и зарыдал. Нет, я никогда не был особенно слезливым.Когда ушел отец — я не плакал. Когда меня уволили с работы — я не плакал. Но сейчас я сидел на коленях, и рыдал навзрыд, как маленький ребенок, баюкая мёртвого кота, как младенца. Не помню сколько я так просидел. Через некоторое время меня будто выключило, я взял лопату, старую коробку из-под обуви и пошел хоронить своего лучшего и единственного друга.

Жил я на самой окраине, поэтому долго до лесополосы идти не пришлось. Вырыв небольшую могилку, я положил туда кота. Соорудив нечто вроде небольшого креста из прутиков, и обложив могилку камнями я поплелся домой. Там я не раздеваясь упал в постель и уснул беспокойным сном. Помню несколько раз за ночь просыпался и чувствовал, будто рядом со мной, как раньше, спал свернувшись кот. Но раз за разом, когда сон уходил, я ощущал пустоту рядом, и сердце моё сжималось от нестерпимой боли утраты.

Проснувшись уже под утро, я услышал легкое цоканье в коридоре. Так звучали шаги моего кота, когда он шел по голому полу. Цок-цок-цок, маленькие коготки по дереву. Цок-цок-цок. Я привычно шикнул на кота, перевернулся на другой бок, и вдруг меня прошиб озноб. Я же вчера похоронил его! Вскочив с постели, со смешнанным чувством радости и ужаса я бросился в коридор. Никого. Можно удивиться, как сильно на меня повлияла утрата домашнего животного. Но Кот не был простым питомцем. Он был моим другом.

Следующий день я провел бездумно уставясь в телевизор. Под вечер спустился в магазин, купил там бутылку дешевой водки и выпил её в одиночестве, будто поминая ушедшего друга. Когда передачи сменились белым шумом, я выключил телевизор и двинулся в сторону кровати. Раздевшись до трусов, я уже был готов нырнуть под теплое одеяло, как вдруг услышал тихое мяуканье. Вдоль позвоночника пробежала струйка холодного пота. Дверь закрыта, окна и форточки тоже, ввиду мерзкой погоды. Значит уличный кошак проникнуть ко мне не мог. На негнущихся ногах я прошел к выключателю. Щелк. Электрическая лампочка осветила комнату, оставив в углах длинные тени. Снова никого. Посетовав на паленую водку, я протянул руку чтобы выключить свет, как вдруг увидел в углу характерный блеск кошачьих глаз, отразивших луч света. Тут-то меня и парализовало. Забыв дышать я смотрел в горящие кошачьи глаза в углу. Когда легкие начали гореть от нехватки воздуха раздалось довольное кошачье урчание и блеск исчез, будто невидимый мне кот повернул голову от света, или просто закрыл глаза. Дрожащей рукой я потянулся за фонариком, который держу недалеко от выключателя, на случай перебоев со светом, которые в нашем районе не редкость. Нащупав гладкую пластиковую ручку, я щелкнул кнопкой и луч света ударил в угол, прогоняя тени. Развеивая мои робкие надежды увидеть в углу уличную кошку, луч выхватил старые обшарпаные обои, край дивана… и больше ничего. Тихо выматерившись я выключил фонарик.

Эту ночь я спал со светом. Не раз и не два из коридора да темных углов доносилось кошачье урчание и легкий стук лап. Через несколько часов, я, окончательно вымотавшись от страха уснул. Проснулся под трели будильника, со странным чувством умиротворения. Отчего? Наверное от мурлыканья, и от того, что я машинально поглаживал теплый кошачий бок.
Сказать что я резко открыл глаза значит ничего не сказать. Я их вытаращил. И увидел что поглаживаю пустоту. Я готов был поклясться, что пару секунд назад чувствовал под пальцами мягкую шелковистую кошачью шерсть. Чувствовал как вздымается и опадает с дыханием бок. А теперь — пустота. Дотронувшись до покрывала я отдернул руку. Покрывало было холодным. Нет, не холодным. Ледяным. Будто на него поставили пакет со льдом.

Со странным спокойствием я встал, позвонил начальнику и взял больничный. Как только трубка коснулась рычага, я пулей вылетел из квартиры едва ли заперев за собой дверь. И это пожалуй было моей фатальной ошибкой.

Прошатавшись несколько часов по городу, я начал пытаться мыслить логически. Даже толкнул долгую прочувственную речь о вреде алкоголя и нервных срывов, чем словил настороженный взгляд какой-то пожилой женщины, поспешившей ускорить шаг, чтобы поскорее миновать странного типа. И вот свершилось — я спокоен. Твердая решимость войти в квартиру и прочесать в ней каждый угол таяла на глазах, чем ближе я подходил к дому. Подойдя к двери, я заметил что она приоткрыта — и верно, я же не запер её, когда позорно убегал. Сделав глубокий вдох, я распахнул дверь и сделал шаг внутрь.

Дело было уже к ночи, да-да, именно столько времени я пытался убедить себя войти в свою-же квартиру, наматывая круги по городу. В коридоре было темно, но из под двери в комнату выбивался тоненький лучик света. Раздались шаги и явно человеческий шепот. Воры! Я попятился, уповая, чтобы подо мной не заскрипели старые половицы. Выберусь, позвоню в милицию от соседей.

Но, как говорится, помянешь черта… Проклятая половица издала громкий мерзопакостный скрип. Тут-же дверь распахнулась и сильная мужская рука втащила меня в комнату.

Красть у меня особенно нечего, но для наркоманов любая монетка на счету. А именно как наркоманов я и определил двоих мужчин, переворачивающих мою уютную некогда комнату вверх дном. Дерганые движения, изможденные лица, но при этом отчаянная сила крысы, загнанной в угол. Один из них зажимал мне рот, приставив к сонной артерии мой-же кухонный нож, а второй искал ценные вещи.
— Где деньги держишь, сука? — нож впился в кожу, оставляя неглубокую пока царапину.
— Кончай его блять, и помоги. — рявкнул второй, не прекращаяя выбрасывать содержимое шкафа на пол.
Признаюсь, испугаться я не успел. Да и трусливым никогда не был, умирать, так уж по мужски, без слез и мольбы.

В этот момент я заметил странное шевеление во тьме на шкафу. Будто тени сгустились и сформировали из себя маленькое пушистое тельце. Блеснули два кошачьих глаза. Раздалось… Не урчание, а будто тихий рык, которые издают обычно готовые к драке уличные коты. Бросок. Кот коршуном упал на голову наркоману и ударом лапы распорол тому горло. Прыжок с обмякшего тела мне в лицо. Я машинально зажмурился, почувствовал лицом прикосновение шерсти, и накроман держащий нож беззвучно оседает на землю. Боясь пошевелиться я стоял посреди комнаты зажмурившись, а вокруг меня истекали кровью два тела и раздавались мягкие шаги существа, что когда-то было моим котом.

Послышалось довольное урчание и кот потерся о мою ногу. Собравшись с духом, я открыл глаза. Воры были на месте — вот один пытается зажать рваную рану в шее слабеющими руками, вот туловище второго… А голова… Голова человека, угрожавшего мне ножом лежала примерно в метре от его тела. Но существа сделавшего такое с двумя взрослыми мужчинами нигде не было, и только краем глаза я успел заметить блеск. Будто кто-то подмигнул мне из тени за шкафом.

Не буду вдаваться в подробности как я избавился от двух мертвецов в квартире. Скажу лишь, что соседи у меня — приличные люди, придерживающиеся принципа \»моя хата скраю\». Через два дня, наведя в квартире порядок, я сидел на диване, смотря какое-то тупое шоу по ящику. В одной руке у меня была бутылка пива, а другой я поглаживал холодный бок довольно урчащего кота. Кота, который появлялся из теней по вечерам, и в тени-же уходил с рассветом. Читать полностью…

Я нашел этот текст в кладовке квартиры, купленной не для себя. Тридцать восемь листов, вырванных из разных тетрадей, — в клеточку, в линейку, с перфорацией и без оной, мятые и ровные — всякие. Они были завернуты в «Литературную газету»: профиль Пушкина — словно портрет на суперобложке.
Литературка-то меня и привлекла — я люблю читать старые газеты. Я развернул ее — и увидел эту стопку. Начал просматривать — и уже не мог оторваться.
Это был дневник.
Очень странный дневник.
Странный дневник странного человека.
Да и человека ли?..
Вот пишу — и понимаю, что выгляжу сейчас дико неоригинальным. Как можно начинать повествование с такого стандартного хода? Избитый прием, заезженный штамп, пошлятина — где только литераторы не находили чужие рукописи: и в бутылке, и в ванне, и в кармане.
У меня вот — в кладовке, на полке, заваленной старыми ботинками, заставленной пыльными банками и бутылками.
Но что делать, если всё, что я рассказываю — правда?!
Вернее, почти всё.
Что-то — совсем немногое — я домыслил. Многое поправил. Еще больше выкинул.
Но суть не изменилась.
Вот эти листы. Сейчас я смотрю на них, я касаюсь их. Они лежат возле клавиатуры компьютера, и мне хочется отодвинуть их подальше, придавить чем-нибудь тяжелым. А лучше — убрать в ящик стола — на самое дно. И забыть об их существовании.
Я так и сделаю — но лишь после того, как закончу этот рассказ.
Мне жутко. Очень жутко.
Потому, что я верю: в этих бумагах — правда.

ЗАПИСЬ ПЕРВАЯ

Зачем я ее послушал? Почему я всегда ее слушаю, хотя, казалось бы, кто она такая? Бывшая жена, чужая жена — раздраженный голос в телефонной трубке. Я даже не знаю, как она сейчас выглядит.
Она велела разменять трехкомнатную квартиру.
И я был не против — действительно, зачем мне большая квартира?
Мне достаточно и однокомнатной, пусть только будет просторная кухня — такая, чтобы можно было там поставить диван. Кухня с диваном — это больше чем кухня. Это уже настоящая комната.
Я давно хотел кухню с диваном.
А жене нужны были деньги.
«Продай квартиру, — сказала она холодным ровным голосом. — Нам с Машей нужны деньги.»
Маша — это моя дочь. Она уже большая. И я не знаю, как она сейчас выглядит.
«Купишь себе что-нибудь поскромней, — сказала жена. — А остаток денег перешли нам.»
Я никогда не умел с ней спорить. Даже когда она стала чужой.
Я продал квартиру.
Вернее, лишился ее.
Вот уже вторые сутки я ночую на вокзале.
Дурак! — отчаянно ругаю себя, и морщусь, и трясу головой. — Знал же о риске! Но не захотел лишней беготни, доверился напористому улыбчивому человеку, пришедшему по объявлению. Дурак, дурак, дурак! Что теперь? Куда теперь? В милиции сделать ничего не могут — так они мне объяснили. Все документы чистые — я сам их подписал, безо всякого принуждения. А улыбчивый покупатель больше мне не улыбается. Он страшный человек — как же я сразу этого не заметил?!
Господи, ну что я за дурак!
Завтра опять пойду туда, к нему. И пусть будет, что будет…

ЗАПИСЬ ВТОРАЯ

На третий этаж поднимался долго — будто по ступеням эшафота шел. Встретил соседку, перекинулся парой слов, хоть совсем не хотел разговаривать. Какой у нее был взгляд! Видимо, всё уже знает.
Наверное, весь дом уже в курсе случившегося со мной.
Ну и пусть!
Позвонил в квартиру. Кнопка возле двери моя, а голос звонка чужой, переливчатый, насмешливый. Вышел новый хозяин: в шелковом халате, босой, бритый, в зубах спичка. Привалился к косяку, глянул сквозь меня:
— Чё?
— Поймите, — говорю ему жалостливо, забыв поздороваться. — Мне совсем негде жить. Вы обманули меня, совсем обманули. Ну купите мне хоть дом в деревне. Какую-нибудь развалюху с печным отоплением. Я не могу без крыши… — тороплюсь, видя, как мутнеют его глаза. И ненавижу себя за слабину в голосе, за дрожь, за неуверенность. — Пожалуйста! Пока лето, я еще как-нибудь. Но ведь осень, зима — как же я буду?..
— Я те говорил, чтоб ты больше здесь не показывался? — Его пальцы сжимаются. — Говорил. Я тебя предупреждал, что урою, если еще раз увижу? — Он делает шаг вперед, прикрывает дверь. — Предупреждал!
Я отступаю, лепечу что-то. Он сильней меня, моложе, тяжелей. Но это не главное. Я знаю, что он страшный человек, что у него много друзей — они все такие же бритые, молодые, здоровые. Я знаю, что у него есть оружие, знаю, что он уже убивал — он хищник, он людоед. А я? Кто такой я? Слабовольный хилый неудачник.
Удар бросает меня на ступени лестницы.
Я задыхаюсь, в животе горячо — но я еще пытаюсь ему что-то доказать.
Мне дико, мне чудно и обидно — меня бьют в моем доме, меня не пускают в мою квартиру.
Очередной удар отзывается звоном в ушах. Я почти слепну. Во рту — вкус крови. Губы горячие, большие, мягкие. Я уже ничего не понимаю, ничего не вижу, закрываюсь руками, пытаюсь спрятаться от ленивых сильных ударов.
Какое счастье, что не встретил никого знакомого, пока катился с лестницы.
Только в самом низу, в тамбуре подъезда мне почудилось шевеление теней под лестницей, где стояли старые детские коляски.
— Это из двадцать восьмой, — послышался мне сиплый голос.
Кто там был?..

ЗАПИСЬ ТРЕТЬЯ

Как пёс зализываю раны, отлеживаюсь. Пробую языком шатающиеся зубы. Нянчу больную руку. Ругаю себя.
Кажется, у меня поднялась температура. То знобит, то в жар бросает. Сознание вялое, растекающееся. Грежу. Запрещаю себе думать о плохом и потому вспоминаю прошлое — всё хорошее теперь только там.
Студенческие годы вспоминаю, поездки в колхоз на картошку, веселую жизнь в общежитии. Стройотряд астраханский, который свёл меня с Верой — моей будущей женой. Свадьба…
Двенадцать лет жили душа в душу. А потом вдруг всё начало рушиться. Страна, работа, семья. Всё, всё развалилось, рассыпалось в прах…
Стоп! Нельзя думать о плохом. Думай о хорошем, вспоминай, мечтай.
Машенька, дочка. Чистый светлый человечек, нуждающийся в заботе. Как смешно она боялась разных пустяков — старинной иконы, стоящей в шкафу, оленьей головы, висящей в прихожей, ночной темноты и кладовки в маленькой комнате.
Она уже в школу ходила, но еще верила в буку, живущего за дверью кладовки. В страхе своем не признавалась, стеснялась его, но иной раз, проснувшись ночью, вскрикивала негромко и звала меня — отца, способного защитить…
Как быстро всё переменилось, как скоро я стал ненужным и жалким. Теперь я пугаю ее больше, чем тот безликий бука.
Самое ужасное в том, что я ее понимаю.
Как же она, наверное, выросла. Совсем взрослая уже, должно быть. Кто теперь ее защищает? Что, если какой-нибудь молодчик вроде того, что занял нашу квартиру? Наглый, бритый, татуированный, с машиной, с пистолетом, с деньгами.
И что теперь я? Пустое место!

ЗАПИСЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Днем ходил в свой двор. Надеялся встретить знакомых, чтобы попросить хоть немного денег. Видел соседку — но она сделала вид, что меня не знает. А я не решился к ней подойти. Возле мусорных баков нашел сумку с бутылками. Сдал, купил аспирин и булку. Сходил за водой на соседнюю улицу, там есть колонка. Умылся.
Хочу в ванную! Боже, как же я хочу забраться в ванну или хотя бы встать под горячий душ!
Нашел бритву, кое-как побрился. Рука почти уже не болит, но на ноге вылез огромный чирей — мешает ходить.
Нельзя, нельзя опускаться!
Постирал носки и рубашку.
Ближе к вечеру обнаружил, что сарай, в котором я отлеживался несколько последних дней, облюбовали подозрительные молодые ребята, похоже наркоманы.
Ушел от греха подальше.
Переночую на улице. Ночи стоят на удивление теплые.

ЗАПИСЬ ПЯТАЯ

Как же я, оказывается, одинок! Раньше этого не замечал. Но вот случилось несчастье — и кому я нужен, кто мне поможет? Старые соседи ссуживают иногда небольшие деньги — но я стесняюсь их брать, а они стесняются давать. Физически ощущаю, что им неприятно меня видеть, — но нисколько их не осуждаю.
А что стал бы делать я, если бы на улице оказался кто-то из них? Пустил бы жить к себе? Конечно, нет. Смущался бы, при встрече опускал глаза, торопился бы дать мелочь или мятую десятку, откупиться от встречи, от разговора, от совести — точно как они сейчас.
Я уже почти и не хожу к нам. И знакомых стесняюсь, и обманувшего меня человека боюсь. Он ведь не просто квартиры меня лишил. Он документы мои отобрал, все вещи куда-то вывез — уничтожил любое напоминание обо мне. А стану мешаться — так и меня уничтожит.
Решил! — переживу зиму и уеду. В глушь, в деревню. Тихо поселюсь в брошенном доме, расскажу сердобольным бабушкам свою историю, попрошу на развод картошку, лук, цыплят попрошу. За грибами стану ходить, рыбу ловить…
Глупо начинать в таком возрасте новую жизнь! Но что еще остается? Обитать в городе, словно бездомный пёс, питаться с помоек, ночевать на вокзале — и паршиветь, дичать, опускаться?..
Только сейчас понял, что я еще чего-то жду, еще на что-то надеюсь. Потому стараюсь не уходить далеко от знакомых мест.
Как же трудно расстаться с прошлым!
Нашел укромное место в кустах за теплотрассой. Притащил со стройки два листа пенопласта, на помойке нашел лист шифера и много картонных коробок — из всего этого соорудил подобие шалаша. В десяти шагах ходят люди — но им меня не видно. Здесь можно жить, будто в логове — но только до холодов.
Думаю, что делать дальше…

ЗАПИСЬ ШЕСТАЯ

Не вытерпел — зашел в свой подъезд. Поднялся до своей квартиры. Дверь уже другая, бронированная — чужая. А кнопка звонка всё та же — моя.
Что теперь там внутри? Посмотреть бы. Найти бы своё.
Единственное место, где я был счастлив, — вот что такое моя квартира. Потому так и тянет сюда…
Меня спугнул шум за дверью.
Странно. Я точно знал, что в квартире никого нет. И тем не менее, я отчетливо слышал шум — будто кто-то, особенно не скрываясь, подошел к двери с той стороны, щелкнул крышечкой дорогого глазка и, громко сопя, на меня уставился.
Я испугался.
Внезапно я вспомнил буку, которого так боялась дочка.
Я почти его увидел — стоящего возле дверного глазка, в полушаге от меня.
Глупость, конечно. Нервы. Разыгравшееся воображение.
Или… Нет, нет, нет!
Я сбежал, чудом не упав по дороге, не поломав ноги и не пробив голову.
И снова во мраке под лестницей мне почудилось движение. И опять я услышал голос:
— Скоро будет наш.
«Наш-ш-ш», — будто змеи клубились там среди ржавых колясок.
Никогда не нравилось мне то темное место. Всегда, войдя в подъезд, я торопился его миновать. Оттуда ощутимо веяло угрозой, там могли прятаться грабители или… Или кто похуже.
Что за чушь лезет мне в голову?! Может, я болен?
Наверное, почти наверняка — я болен, я в расстройстве, у меня расшаталась психика. Мне бы нужно какое-нибудь лекарство — валерьянка? ноотропил? — я не силен в медицине и потому пью настойку боярышника, аптечными дозами пью — алкоголь немного успокаивает, я крепче сплю, меньше тревожусь.
Так легче…
Сбился. Отвлекся. Слегка пьян…
На улице я посмотрел наверх, на окна своей бывшей квартиры. И — клянусь! — увидел, как дрогнула занавеска на окне.
Там кто-то был.
Он стоял за дверью, когда я к ней подошел. Он следил за мной, когда я спустился вниз.
Кто?! Кто?! — это не дает мне покоя.

ЗАПИСЬ СЕДЬМАЯ

Чувствуется близкая осень. Ночами холодно. Я успел привыкнуть жить на улице — но теперь мерзну. Натаскал в свою берлогу рваных матрасов и прочего тряпья, устраиваюсь на них как в гнезде. Содрал с теплотрассы изоляцию, теперь жду, когда включат отопление. И успокаиваю себя, разговариваю с собой: тебе, говорю, грех жаловаться. Вчера на вокзале видел нищего, он босой сидел на бетонном перроне. Подошел, спросил, где он живет. Оказалось, здесь же — под этой же бетонной плитой, в норе-расщелине, забитой мусором и газетами.
У меня-то лучше. У меня почти дом. Почти лачуга.
Вчера весь день ходил по городу. И поражался, сколько же кругом нищих. Раньше и не видел их, не замечал. Пробегал мимо, отворачиваясь. А теперь — будто глаза открылись. Поговорил еще с двумя — помимо того, что сидел на перроне. Они даже милостыню не клянчат, говорят, бесполезно. Живут как бродячие псы.
Невыносимо смотреть на таких людей.
Когда поеду в деревню, попробую уговорить их отправиться со мной. Хотя вижу, что им это не нужно, они не мыслят уже другой жизни.
Я не такой, нет. Я пишу, связано излагаю свои мысли — я не отупел. Я стараюсь мыться, стараюсь стирать одежду. А еще у меня есть дом — крохотная лачуга из картона и пенопласта. Она куда уютней туристической палатки. А я ничем не хуже отдыхающего в лесу туриста.

ЗАПИСЬ ВОСЬМАЯ

Схожу с ума?
Происходит что-то невообразимое, что-то невозможное. Я начинаю видеть странные вещи. То, что раньше составляло мою жизнь, теперь ушло на второй план, словно дымкой подернулось, размылось, поблекло. И сквозь этот мутный фон начинает проступать нечто совершенно мне незнакомое, пугающее, страшное.
Не верю своим глазам, свои ушам — всем своим чувствам.
Галлюцинации! Да, галлюцинации!
Я болен, я сильно болен — больше не знаю, чем объяснить происходящее со мной.

ЗАПИСЬ ДЕВЯТАЯ

Два дня лежал в берлоге, никуда не ходил, лечился боярышником. Кажется, мне чуть лучше. Но — чёрт возьми! — я начинаю бояться большого мира. С ним определенно что-то происходит.
Сегодня пойду в свой дом клянчить деньги у соседей. Стыдно. А, впрочем, ладно! Не обеднеют. Я же не по сто рублей прошу. Десятка — это максимум, на который я рассчитываю.
Вот только наберусь храбрости — и сразу отправлюсь.

ЗАПИСЬ ДЕСЯТАЯ

Это невыносимо! Это невозможно!
Я видел их! Я говорил с ними!
Напьюсь! Сейчас же! Только бы забыть эти лица!
Неужели со мной всё кончено?
Не верю, не верю, не верю…

ЗАПИСЬ ОДИННАДЦАТАЯ

Теперь пьян. Так лучше. Могу рассказать, что произошло. Должен рассказать. А то эти истерики на бумаге мне самому неприятны. Так хоть будет ясно, почему я взвинчен.
Итак: сегодня после полудня я отправился обходить знакомых. Двери открыли только трое. Они смотрели сквозь меня, когда я просил у них денег, — будто не могли сфокусировать на мне плавающий взгляд. Их лица были похожи на обмылки. Кажется, они с трудом меня понимали.
Но дали сорок рублей.
На четвертом этаже на окне лестничной площадки подобрал пять пивных бутылок, сунул в пакет, который теперь всегда ношу с собой.
Постоял у своей квартиры, испытывая жгучее желание позвонить. Знал, что хозяина нет, но предчувствовал, что звонок мой заставит кого-то зашевелиться.
Кого?
Не подобного ли тем, что живут под лестницей?
Стоп! Забегаю вперед…
Постоял у двери и побрел вниз. Наткнулся на соседку с пятого этажа. Поздоровался. Она повела себя странно: вздрогнула, дернулась, и заторопилась — почти побежала по ступенькам.
А потом я услышал песню.
«Вставайте, товарищи, все по местам, последний парад наступает…»
Галлюцинация — решил я. Но, спустившись ниже, вдруг понял, что песня доносится из-под лестницы, где мне уже не раз чудилось движение.
И я заглянул туда — за коляски и ржавые санки.
Там оказалось больше пространства, чем я всегда думал.
Там в глубокой тьме тлел крохотный огонек, а вокруг него сидели люди.
Впрочем, нет, не совсем люди.
Там сидели СУЩЕСТВА, похожие на уродливых людей. Они были невысокого роста, горбатые, колченогие. Их бледные лица были раздуты и напоминали неровные комки теста. Волосы — у некоторых как грязная пакля, у других как звериная шерсть. Одежда — сплошь рваньё.
«… Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…
— Привет, — сказало одно из этих существ, поворачиваясь ко мне. — Водка есть?
— Нет, — на автомате ответил я.
— Будет, приходи, — сказало оно.
— А вы кто? — очумело спросил я.
— А то ты не видишь… живем мы тут…
Они действительно там жили — и, кажется, довольно давно. Как же я раньше их не замечал? Почему их не гонят отсюда? Почему им позволяют здесь находиться?
Всё это промелькнуло в моей голове в одно мгновение.
Второе мгновение дало разгадку — никого тут нет. Это лишь моя галлюцинация. И живет она не под лестницей, а в моем больном мозге.

ЗАПИСЬ ДВЕНАДЦАТАЯ

Я вижу их всё больше, всё чаще. Они всюду. Уродливые и страшные. Отвратительные, отталкивающие. Они сидят на тротуарах, роются в урнах, справляют нужду в кустах, в лифтах, за гаражами. Они ютятся под лестницами, они оккупируют дома-развалюхи, они обитают в подвалах и на чердаках. Они всюду, буквально везде — в парках они ловят собак, на свалках ищут одежду и прочее барахло, с помоек тащат еду, на рынках воруют кошельки. Они паразиты, как клопы, как тараканы. Но клопов и тараканов можно увидеть, включив ночью свет, их можно поймать и раздавить, а эти — совершенно неуловимы, абсолютно невидимы.
Я один их вижу.
Всюду.
Это потому, что я постепенно становлюсь таким же, как они.

ЗАПИСЬ ТРИНАДЦАТАЯ

Это не галлюцинации. Теперь я в этом уверен. Эти существа абсолютно реальны. Все они когда-то были обычными людьми, но потом их жизнь сломалась — и они изменились. Они опустились — и оказались на самом дне мира, куда взгляд обычного человека не может проникнуть.
Это словно параллельные пространства. Да, да! Именно так! Мы здесь, рядом, мы живем в одном мире, но в разных его плоскостях.
Когда-то я читал, что пчелы не замечают, не воспринимают людей, не знают об их существовании. Так уж они устроены.
А благополучное человечество не подозревает о существовании другой вселенной — вселенной изгоев.
Вчера я, уже ничего не боясь, ходил к своей квартире — и нос к носу столкнулся с новым ее хозяином. Он не увидел меня. Он прошел рядом — я мог бы его пнуть, мог бы толкнуть, подставить ногу, ударить по голове.
Наверное, он даже ничего не понял бы.
Как же я его ненавижу!
Другие люди тоже не замечают меня. Не все. Но большинство.
Вчера я воспользовался этим и украл бумажник.
Нет, мне не стыдно. Документы я вернул — подбросил к двери. А денег там было сто тридцать рублей. Я никого не разорил.
Нужно бояться собак. Они нас чуют.
Еще я опасаюсь милиционеров. Многие из них меня всё еще замечают. Думаю, это временно.
Дна я пока что не достиг.
Но я туда стремлюсь.
У меня есть план…

ЗАПИСЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Наблюдаю. Анализирую.
Они разные. У них существует определенная иерархия (очень долго вспоминал это слово — чувствую, что тупею). Те, что обитают на улице — самые низшие. Они держатся стаями, и воюют с другими подобными стаями. Из-за помоек воюют, из-за еды, из-за пространства. Другие селятся в домах — в подвалах, в подъездах, на чердаках. Их меньше, они образуют подобие семей. Они обычно сильней тех, что живут на улице, хитрей и умней. Но выше их стоят «домовые» — живущие в квартирах бок о бок с обычными людьми. Эти пользуются всеми благами, не знают проблем с едой, и даже с домашними животными находят общий язык.
За последнюю неделю обошел все окрестности. Трижды дрался. Они слабы. В подвале дома номер десять на Минской улице я легко одолел троих мужчин.
В иерархии я стою выше их. Физически я более развит. И мой ум гораздо острей.
Эти, уличные — почти животные.
Мое место не с ними.
Экспериментировал. Подсаживался к обычным людям, придвигался в упор, заглядывал им в лицо. Они меня не замечают, но какое-то чувство заставляет их отодвигаться. Если я их касаюсь, они вздрагивают и либо начинают чесаться, либо ищут на себе насекомых. Одного я сильно ударил в лоб — и тогда он меня увидел.
Делаю вывод: надо вести себя тихо.
Странно: в зеркалах и в витринах я с трудом различаю свое отражение. Приходится напрягать глаза и всматриваться.
Осталось подождать немного.
Нестерпимо хочу домой.

ЗАПИСЬ ПЯТНАДЦАТАЯ

Привык к зиме. Морозов почти не ощущаю. Когда очень холодно, иду с водкой в подъезд под лестницу. Разговариваем о разном, много поём. Они глупые, но лучшей компании мне не нужно. Узнаю много нового о жизни.
А пишу всё реже и реже. Заставляю себя, голова должны работать. Но вроде не о чем писать. Зато много читаю, когда светло. Люди теперь выбрасывают много разных книг. Особенно нравится читать цветные журналы.
Когда не очень холодно, живу в своем доме. Как эскимос. Как чукча. Снега навалило много, дом завалило с крышей. Получилась такая снежная избушка. Забыл как называется. Внутри тепло — особенно если прижаться к трубе.
Ем совсем немного. Но всегда сыт. Даже чудно.
Хорошо живу. Жду весну.

ЗАПИСЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ

С крыш капает. Слякоть и неприятно.
Самое время.
Вчера ходил на разведку. Разговаривал с домовым через дверь. Его зовут Саша, он уже старый. Помнит мою дочку. Говорит, она его несколько раз видела. Маленькие дети нас могут увидеть, я знаю.
Меня тоже помнит. И жену.
Я ему угрожал. Велел убираться.
Он просил неделю. Хочет перебраться к соседке. Там пока свободно.
Боится меня.
Еще бы — я хозяин.
Разрешил ему. Вернусь домой через семь дней.
Скорее бы!

ЗАПИСЬ СЕМНАДЦАТАЯ

Сегодня!
Собираюсь. Вещей почти нет. Складываю эти записи.
Избушку оставлю Вадику. Он из уличных, но совсем не глуп. Просто слабый. И много пьет.
Даже жалко всё бросать. Уж вроде и привык.
Нет! Хочу домой! Там есть телевизор и ванна и диван.
Там лучше.
Сейчас иду…
Вот сейчас…

ЗАПИСЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Как всё просто. Позвонил. Он открыл. Наверно думал мальчишки балуют. Выглянул, посмотрел вниз по лестнице. Никого не увидел.
А я спокойно боком прошел мимо. Вошел в квартиру.
В свою квартиру.
В прихожей другие обои и мебель другая. Оленьей головы нет. Зеркало напротив двери, его раньше не было. И тумбочки не было. Ничего моего не осталось. И так везде — во всех комнатах, на кухне и даже на балконе. Но всё равно это моя квартира. Я ее знаю. Я помню, какой она была, когда здесь жила моя семья.
Я вернулся домой.
В кладовке много места. Поселюсь там.
Но не собираюсь торчать в ней всё время.

ЗАПИСЬ ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Он чужой!
Не могу жить с ним рядом. Не хочу.
Ненавижу! Ненавижу!
Сегодня ночью я подошел к нему и долго смотрел, как он спит.
Он отвратителен.
Я многое о нем узнал. К нему часто приходят друзья, и они говорят о делах — мне противно их слушать. Еще они говорят о развлечениях. Они мучают молодых девушек, а потом хвастаются этим. Вспоминаю дочку. Может, у нее такой же друг?
Я решусь.
Честное слово, решусь.
Вчера они гуляли втроем. До утра шумели. Приходил милиционер, но сразу ушел. Они грозились узнать, кто его вызвал. Потом опять были женщины.
Как же это всё мерзко…

ЗАПИСЬ ДВАДЦАТАЯ

Я словно в раю. Когда никого нет дома, я смотрю телевизор. Я снова стал читать хорошие книги. Откуда они у этого недочеловека, зачем? Я принимаю душ. В холодильнике всегда есть еда. Впрочем, я не сильно в ней нуждаюсь. Я очень изменился. Боюсь признаться себе в этом — но, кажется, я больше не человек. Я кто-то другой. Вылупившийся из старой оболочки — так бабочка выходит из кокона.
Я — человек-невидимка.
Я могу всё. Мне всё дозволено.
Не боюсь его больше.
Вчера облил его красным вином. Позавчера выкинул в окно бутылку водки. Одному из его дружков отрезал волосы.
Не могу удержаться. Хоть и ругаю себя каждый раз за это.
Он приглашал попа. Тот махал кадилом и кропил святой водой. Обрызгал и меня. Что толку? Я не чёрт. Я — хозяин этой квартиры.

ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

По ночам наваливаюсь на него сверху и душу. Не даю двинуться. В полночь включаю телевизор на полную громкость. Сбрасываю с полки книги. Рву простыни. Рисую на зеркале разные знаки и буквы.
Он боится, я это вижу.
Когда ложится, оставляет свет в других комнатах. Под подушкой прячет пистолет и фонарик. Всё чаще вызывает себе подружек — при них я веду себя тихо. А сегодня он врезал замок в дверь спальной комнаты. Что ж, даже если он сумеет там без меня запереться, я всё равно смогу стучать и царапать дверь.
Я здесь хозяин!
Я заставлю его отсюда съехать.
Не будет ему никакой жизни!

ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Перестарался.
Но ничуть не жалею.
Только холодок в груди — я убил человека.
Да, он, наверное, заслуживал смерти. Но сейчас мне как-то неуютно, и тошно, и муторно.
Я лишь хотел выгнать его из квартиры, как он сделал это со мной.
Этой ночью он заперся в спальне, но я был уже там. В два часа ночи я сел ему на грудь. Я душил его, и чувствовал, что ему сниться кошмар. Потом он проснулся. Вокруг была непроглядная тьма, хотя вечером он оставлял включенной лампу на тумбочке. Он захрипел, задыхаясь, вырвал правую руку из-под одеяла. Ударил ладонью по невидимой кнопке. Но лампа не зажглась. Я выдернул ее из розетки.
Он задергался, пытаясь меня скинуть. Но я крепко держался.
Он вытащил пистолет из-под подушки. Но я увернулся от выстрела, и выбил оружие из его руки.
И тогда он выхватил фонарь.
Луч света ударил меня в лицо. Я совершенно ослеп, я ослабил хватку. Но он уже не пытался вырваться. Он вдруг весь обмяк, и воздух вышел из него, как из проколотой шины.
У него не выдержало сердце.
Думаю, я знаю, почему. Уверен.
Он увидел меня.
И умер от ужаса.

ЗАПИСЬ ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Наконец-то всё кончилось: шум, сутолока, милиция, чужие люди.
Теперь я один. В своей квартире.
Теперь у меня всё хорошо.
Жду. Знаю, что рано или поздно у меня появятся новые жильцы. Я не собираюсь им мешать. Опять займу кладовку. Стану жить тихо, ничем себя не выдавая.
Если, конечно, они будут хорошие люди.
Ну, а если нет… Что ж…
Тогда придется напомнить им, кто здесь хозяин. Читать полностью…

Был уже вечер,я пришёл с работы,мне не хотелось ничего кроме сна,я работаю в компании программистом,многие скажут что работа моя проста,но я с этим не соглашусь,каждая работа по своему сложна.
Уже переодевшись я пошёл на кухню попить чаю,заварив чаёк я пошёл за комп,мне надо было почистить диски от мусора,что я и начал делать. Читать полностью…

Хотелось бы рассказать историю, из-за которой я чуть с катушек не сьехал.
Всё началось где-то чуть меньше года назад. Я тогда как раз закончил школу, едва не вытянув на серебро. Но не вытянул, забил на это дело, подал документы в универ и прошел по баллам. Поэтому остаток лета можно было ни о чем не заботиться.
Моя квартира находилась на первом этаже. Выглядела она примерно так: представьте себе букву Е, повернутую на 90 градусов по часовой стрелке. Выход находился слева, первая \»палка\» — кухня (с которой всё и началось), вторая — зал (и спальня родителей), третья, самая дальняя от входа — моя комната. Мать еще в конце мая уехала в командировку в Москву. Отец работал с утра до поздней ночи, домашних животных у нас нет, в итоге я почти весь день находился в квартире один. Естественно, дома я почти не сидел, так как по натуре общительный и предпочитаю куда-нибудь сходить с девушкой или просто пойти с друзьями бухать. Квартира использовалась как перевалочный пункт — заскочить пожрать, поспать или немного посидеть за компом в инете.
Как-то раз я споткнулся на улице, почти что на ровном месте, что было крайне обидно, и подвернул ногу. Врач в травмпункте сказал, что ничего опасного нет, но лучше бы деньков пять-шесть посидеть дома. Я решил, что так и сделаю.
И вот тут все и началось.
На кухне делать особо нечего, моя комната маленькая — только кровать да шкаф, поэтому большую часть времени я проводил в зале, сидя в интернете (не люблю компьютерные игры).
Однажды я обратил внимание на то, что на кухне раздается едва слышный шум. Сначала я решил, что это просто показалось. Но где-то минуты через три шум повторился. Он был похож на какой-то очень тихий шорох, вроде полиэтиленового пакета. Я подумал, что это пакет и есть, может, ветром сдуло из-за неприкрытого окна, но все-таки решил проверить.
На кухне ничего, что могло бы произвести подобный шум, не было. Пожав плечами, я было развернулся — и застыл. Было очень жуткое и внезапное чувство, словно прямо за спиной кто-то стоит и неотрывно смотрит в затылок. Я от неожиданности даже повернуться назад не смог, кое-как прошел в коридор и только тогда посмотрел назад. Никого не было, но чувство не пропадало.
Решив, что это такой странный глюк, я вернулся в зал. Постепенно чувство страха отпустило, я даже стал посмеиваться над самим собой, опять залез в инет. Практически через минуту стало слышно шаги. Даже не совсем шаги, а такое сухое, слабое шорканье, ритмичное и почему-то пугающее. Я на всякий случай громко спросил: \»Кто здесь?\». Шаги не прекращались. Я буквально кожей ощутил, что мимо закрытой двери зала в коридоре кто-то прошел в мою комнату, а потом обратно. Ни в коридоре, ни в комнате никого не было. Даже следов.
Больше в этот день шагов слышно не было. Когда отец пришел домой (а это было где-то часов в 11 вечера), я рассказал ему об этой истории. Отец устало посмотрел на меня, сказал, что ничего подобного раньше он не слышал, и пошел спать, даже ужинать не стал — он постоянно выматывался, работал грузчиком. На следующий день мне уже было не по себе оставаться одному в пустой квартире. Я пытался успокоиться, мысленно повторяя, что это просто не понять откуда взявшаяся фобия. Однако, лежа на своей кровати, я опять услышал тихие шаги на кухне.
Когда-то я читал книгу (автора не помню) \»Люди-феномены\». Там была целая глава про прогерию — это такое крайне редкое заболевание, при котором дети стареют и умирают уже в 11-12 лет. В начале главы была иллюстрация: человек с непропорционально большой, седой, старческой головой держит на руках кошку. Больше всего пугали в нем глаза — большие, какие-то полуприкрытые веками, и улыбка — даже скорее усмешка, почему-то сразу кажущаяся недоброй, неискренней, даже жестокой. Этот, в общем-то несчастный, человек казался пугающей и противоестественной пародией на человека. Почему-то шаги сразу стали ассоциироваться с этим. Так и представлялся серое, иссушенное существо, с застывшей на тонких губах ухмылкой, которое медленно проходит по длинному пустому коридору, отбрасывая вперед низкую тень.
В тот день я был в зале, как всегда прикрыв дверь, и сидел перед монитором, как вдруг опять ощутил на себе леденящий взгляд. Я обернулся и услышал шаги еще более отчетливо, словно кто-то спешно уходил на кухню. Дверь была почти полуоткрыта — а я помнил, что надежно ее прикрывал. С этого дня начался кошмар. Ночью шагов не было слышно, отец спокойно спал и ничего не знал. На мои рассказы он отвечал лишь то, что это просто разыгравшееся воображение. А у меня особого воображения никогда не было, я по натуре скептик. Так или иначе, отец не придавал значения шагам. Я бы с радостью уходил днем из квартиры — нога не позволяла. Так что четыре дня я просидел, запершись на щеколду и изредка выходя в ванную, в своей комнате и пытался читать под стук настенных часов. И все равно я не мог успокоиться: тихие шаги — туда, обратно, туда, обратно… Временами слышалось словно далёкое, невнятное бормотание.
На пятый день вечером позвонили с работы отца. Он, во время переноски тяжелого груза на стройке, потерял равновесие и упал на кучу кирпичей в лестничный пролет со второго этажа недостроенного дома. Я, кривясь от боли в ноге, помчался в больницу. Отец лежал, весь забинтованный, бледный, но он все же находил в себе силы улыбаться и даже шутить. Я просидел около него до десяти вечера, потом кончилось приемное время.
Домой я пришел в половине двенадцатого и сразу лег спать. Когда в привычное тиканье часов вкрался звук шорканья, я моментально проснулся. Никогда еще до этого шаги не раздавались ночью.
Шаги остановились около моей двери. Раздалось то самое едва слышное бормотание. Потом звук стал удаляться и, наконец, совсем исчез.
Я выждал с полчаса, борясь с нервной дрожью, потом подошел к двери. И остолбенел. Щеколда, которую я определенно оставлял полностью закрытой, едва висела на крючке. Еще чуть-чуть сдвинуть — и дверь откроется нараспашку.
Больше спать я не мог. Наспех собрался, открыл дверь, быстро вышел из квартиры. Всю ночь слонялся по городу, курил, останавливался в людных местах. Возвращаться в квартиру совершенно не хотелось. Отец лежал в больнице еще три недели. За это время я ни разу не ночевал дома. Заходил туда только за деньгами. Спал у знакомых, друзей, ходил к родственникам, ничего не понимавшим, но в ночлеге не отказывающим. Исходил город вдоль и поперек.
Наконец, из командировки приехала мать. Я встретил ее на вокзале, она удивилась моему виду — худой, в износивейся одежде. Я буквально умолял ее переехать — благо, был выгодный вариант, нашел в газете объявлений. Мать пожала плечами, но согласилась. Мы наняли грузчиков — возвращаться в ту квартиру я категорически отказывался — и переехали через три дня. Всё это время мы провели у тетки, живущей рядом с больницей — так удалось постоянно навещать отца.
Потом отца выписали, мы, наконец, зажили относительно спокойно. В новой квартире шагов не было слышно, я уже было успокоился. Недавно я, гуляя в сквере в центре города, встретился с бывшим соседом — он катал маленького сына в детской коляске. Мы разговорились. Оказывается, сразу после нас в ту квартиру въехал молодой парень, приезжий откуда-то из Средней Азии, наполовину русский, наполовину какой-то узбек. Он прожил там всего неделю. Соседи, взволнованные тем, что парень заперся дома и неделю не выходит, вызвали милицию. Те долго звонили в дверь, потом вскрыли ее. Он лежал на кухонном полу, в одной руке был большой хлебный нож. Вены на обеих руках были просто исполосованы. Экспертиза показала самоубийство, но я сомневаюсь: как человек с искромсанной рукой может взять ей нож и так же искромсать сторую?
Сосед попрощался и сказал, прежде чем уйти: \»Кстати, в последнее время, когда сплю, кажется, как будто за стеной кто-то ходит\».
Я не знаю, что буду делать, если посреди сна опять услышу тихие шаги. Просто не знаю. Читать полностью…

Когда я был маленьким — я просто боялся темноты когда рядом не было людей. Потом я вырос, читал разные книжки по психологии, самовнушение и прочая ерунда. Я решил разобраться в себе и своих страхах. Сделать это очень просто, надо остаться одному в комнате без телевизора, телефона и прочих источников пусть фиктивного, но ощущения человеческой близости, и начать думать что оно сзади, начать усиливать страх стоя на месте когда позади темная комната и что главное — не оборачиваясь, постоянно думать что оно там, вылазит и хватает тебя.
Обычно меня хватало на 5 секунд подобных опытов, после чего я офигевал от предчувствия ужаса, включал свет, телевизор и т.д. Но зная что \»терпение и труд\», всё-таки продолжал, правда безрезультатно и в конце-концов \»забил\» на попытки выйти со страхом на контакт.
Прошло какое-то время, жена, дети и прочее. И вот однажды я, уже взрослый, остался один дома. Вспомнив старые страхи, я решил проверить — не изменилось-ли что, аналогично остановился в дверном проходе из темной комнаты в слегка освещённую гостинную и начал \»нагонять\» страх, заставляя себя поверить что оно вернулось и сзади меня. В этот раз почти получилось и я даже услышал какой-то шорох сзади. На этом я подумал \»Всё, хватит\» и делая шаг вперёд увидел это. В серванте в гостиной было зеркало и я туда случайно взглянул… В его отражении два красных глаза горели чуть выше и левее моей головы, а темная комната за моей спиной была не просто тёмной, а черной. Я попытался рвануться вперёд, но ноги не слушались и я просто упал, что-то бормоча полз вперёд и пытался думать о том, что это показалось и так не бывает. Наконец выбежав из квартиры долго сидел на лестнице, этажами выше бухали какие-то люди, и было спокойно.
Утром приехала жена. Она вскрикнула, узнав в спящем у двери меня. Затем её глаза расширились \»что у тебя с волосами?!\», я вытащил из её сумочки зеркало и увидел что левая половина головы стала седой, а с правой части как-будто кто-то выдрал волосы наполовину. Она завопила \»Ты ничего не принимал?! Ты подружился с наркоманами в подъезде? Кто тебе покрасил волосы!\». Мои возражения про ужас в комнате только усилили её вопли. Также проигнорировав мои предупреждения — она вошла в квартиру. Криков о помощи я не услышал и осторожно зашел сам.
\»Наркоман проклятый, ты ещё и обои испортил!\» раздался её вопль. Посмотрев в её сторону, я увидел на стене криво написанное чем-то тёмно-красным одно слово: metus. Читать полностью…

Вам нравится осень? Листопад? Все эти красивенькие разноцветные желтые и красные листья, устилающие землю? Мне вот когда-то нравилось.
Теперь-то нет, конечно. Посмотрела бы я на того, кому бы это нравилось после такого.
С другой стороны, может, в этом, в красоте, их тонкий расчет?

Все начинается в конце августа. Когда я иду домой и замечаю первые опавшие листья. С этого времени я начинаю свою ежегодную подготовку к самому страшному времени года.
Ну, для меня самому страшному. Слежу за знаками – в этом нельзя ошибаться, чуть просмотришь, пропустишь, на день обсчитаешься – и все.
К середине сентября я уже стараюсь не выходить на улицу лишний раз – собираю запасики еды, договариваюсь с начальством о том, что буду работать удаленно… я у них давно работаю, они привыкли к этой моей маленькой причуде.
В конце сентября я закрываюсь дома. В следующий раз я выйду на улицу только в середине ноября. Если выйду. Если выживу. Но я выживу. Я уже шестой год выживаю.

Не знаю… слушайте, на самом деле я реально не знаю, почему они ко мне прицепились. Понравилась я им, что ли.
Я зову их листопадными детками. Хотя многие из них совсем не детки.
Они живут там, в темноте и гнили, под опавшими листьями, вместе с гусеницами и червями. Особенно им нравятся листья, собранные в кучи – домики-ловушки.
Я мало что о них знаю, мне достаточно того простого факта, что они пытаются меня убить. Вот уже шестой год пытаются. Но у них ничего не выйдет.

Началось все с преследования. Преследование листьев, да, я понимаю, как это звучит, но мне все равно, правда. Это было преследование листьев.
Они набивались мне в карманы, в ботинки, за воротник, в рукава, в сумку, цеплялись за волосы, летели прямо в лицо. Сначала скромненько – один-два листика. Потом побольше – пять-шесть. Потом они обнаглели совершенно и облепляли меня чуть ли не с головы до ног, только успевай стряхивать.
Я не обращала особого внимания, потому что – ну да, потому что «преследование листьев» — это невероятная глупость.
А потом явились листопадные детки.

Я думаю, что они призраки. Или мумии. Или призраки мумий. Высохшие и шуршащие.
Почти про каждого из них я нашла заметки – девочка прыгнула с гаража в кучу листьев и напоролась на арматурину, скрывавшуюся там, труп женщины, расчлененный и разложенный по мусорным мешкам, заполненным листьями для маскировки, мальчик, угорел от дыма горящих листьев… а вот один занимательный случай – женщина, умершая от удушья. Угадайте, чем была забита ее глотка?
Вечерами я сижу и перебираю, перебираю, перебираю эти заметки. Бумага старая, желтая, шуршит.
Их много, листопадных деток. Про всех и не рассказать. И все время появляются новые. Заглядывают в окна, тихонько стучат по стеклу, шепчут, голоса ломкие, высохшие.
И им нужна я, но меня они не получат. Пусть шепчут хоть до скончания века, я никуда не выйду, и у меня все заперто – ни один лист не проберется.

А они стараются пробраться, как они стараются! Но я всегда настороже. Ночью я выхожу в подъезд, собираю листья, занесенные туда ветром и людьми (больше всего – у моей двери, разумеется), сжигаю их. Окна не открываю, и стараюсь лишний раз не смотреть – специально повесила плотные шторы. На улицу, разумеется – ни ногой.
Иногда, правда, не выдерживаю, подхожу к окну и смотрю на них, а они на меня. Прямо все окно залепят ровным слоем, темно становится, как ночью. Вот так стою, смотрю, слушаю шепот и думаю – нет. Ни за что. Не выйду. Не действуют ваши гипнотрюки.
Правда не действуют, кстати, я же не идиотка и листопадной деткой становиться не хочу.

Тут самое главное – пережить 31 октября, потому что в этот день они особенно сильные и разозленные – еще бы, опять у них ничего не вышло.
Стараются пролезть как только могут – но теперь-то я наученная, все картинки-фотографии с осенними листьями, если вдруг такие попадутся, сразу рву и сжигаю, телевизор не включаю. Были прецеденты, пролезали они так – больше не пролезут.
Книги на всякий случай тоже не читаю.
Просто ставлю зажженные свечки на подоконники и под дверь и сижу, слежу – если вдруг хоть краешком куда-нибудь лист просунется, сразу сжигаю.
Поэтому к ночи они совсем злятся и бесятся, все залепят, шуршат так, что оглохнуть можно, но мне-то что.

А потом все идет на спад, они ослабевают и засыпают, но я на всякий случай еще немножко сижу дома. Ну а потом уже можно и выходить, они уже не тронут, даже не заметят – и можно успокоиться до следующей осени.

Не знаю, для чего я это все рассказываю. Опытом поделиться разве что.
Опавших листьев ведь везде полно.
Следите за ними.
Мало ли что.
А если все-таки не уследите – то мы с вами потом встретимся. Но у вас ничего не выйдет. Ничего не выйдет, слышите? Читать полностью…

Когда речь заходит о чем-то страшном, я не знаю как, но так получается, что мысли становятся словами, а слова складываются в предложения без особого труда. Фантазия набирает оборотов и превращает мышей, что шуршат за половицей — в скребущихся прогнившими пальцами мертвецов. Ногти их отрываются от плоти, и зубы крошатся друг об друга. Они пытаются кричать, попросить прощения за те грехи, что сотворили при жизни, но молчат, ибо легкие их превратились в прах, и нет им прощения. Вот таких мышей мы выращиваем у себя под половицей. Точно так же и сейчас, я – обычный бумагомаратель хочу рассказать вам историю. Не знаю, было ли место данному происшествию в реальной жизни, или же это просто выдумка. Басня, наподобие тех, которыми любят пугать у костра симпатичных девушек, чтоб они крепче прижимались к своим парням. Знаю только одно: рассказал мне об этом случае Михаил, мой закадычный друг, которому трудно не довериться. Собственно, от его имени и пойдет речь. Мне повезло ходить в детский сад, в то время, когда дети мечтали стать инженерами, крановщиками, электриками, машинистами, военными – людьми с обычной профессией, но понимающими ее важность. Это сейчас, когда заходишь в детсад, тебя окружают супермены, мутанты и прочая чертовщина. Нет – я не настолько стар. Просто мне повезло попасть под воздействие того времени, когда идею «жить дабы жилось другим» воспитывали в человеке с самого детства. Но мне кажется — я отвлекся. Не могу вспомнить точно когда, но в один из жарких летних дней пропала девочка из моего детского сада. Звали ее Маша и мне она очень нравилась. Мы постоянно были вместе: белобрысый мальчик в коротких шортах и белой майке, и черноволосая девочка с двумя косичками и платьицем в зеленый горошек. Но в один из жарких летних дней Маша пропала, а я остался один. Помню как кричали воспитатели и родители, как приехала милиция, и начала спрашивать нас о том, куда могла пропасть маленькая девочка. Дети не знали. Вот только на следующий день в нашем районе пропал мальчик, тоже моего возраста. Говорили, что он пошел за хлебом, но домой так и не вернулся. А потом пропал еще кто-то, и еще кто-то, еще. Дети. Все были не старше пяти лет. Они выходили из дому гулять, в магазин, на экскурсию – и пропадали. Мои родители забеспокоились. Раньше я бежал из детсада домой сам, как ни как он находился через дорогу от дома. А теперь приходилось сидеть с воспитателями до победы, ждать пока мама придет с работы и заберет меня. В принципе, было не так уж и плохо. Мы с Марьей Андреевной, старшим воспитателем, усаживались перед телевизором и смотрели мультфильмы. Телевизор находился в игровой комнате на первом этаже. В тот вечер маму задержали на работе, и мы с Марьей Андреевной в очередной раз устроили просмотр шедевров «Союзмультфильма». Было жарко, и поэтому все четыре окна в огромной «игровой» были открыты настежь. И вот, когда длиннющего удава в телевизоре начали мерить попугаями, на втором этаже, в кабинете заведующего раздался телефонный звонок. Марья Андреевна сказала, чтобы я не шалил, и вышла из игровой комнаты поговорить по телефону. Я же остался в гордом одиночестве досматривать «33 попугая». А потом это случилось. Говоря «это», я не могу сказать точно «что». Свет погас. Я остался в полной темноте. Где-то вдалеке слышался голос старшей воспитательницы. Судя по всему, говорящей с моей матерью, по телефону, о том какой я хороший и умный мальчик. Так я и сидел в темноте, сжимая руками подлокотники кресла и слушая далекий голос Марьи Андреевной. Но постепенно мои глаза привыкали к темноте, и я все четче различал силуэты игрушек и очертания предметов вокруг. Обогнув, уже в полумраке, взглядом комнату я начал понимать, что что-то не так. В первом из четырех окон, которые в аккурат располагались вдоль стены, на меня смотрело старушечье лицо. Бабушка улыбалась, и от улыбки этой мне становилось не по себе. А потом она заговорила, и голос ее звучал словно колыбельная. — Мультики смотришь? – промурлыкала она. — Да, – ответил я чуть слышно. — Что-что? Подойди ближе, тебя плохо слышно, – сказала нежным тоном старуха, и я сам, не понимая, как и почему, сделал шаг вперед. И как только я подступил ближе, улыбка бабули стала еще шире. С этого расстояния я мог рассмотреть ее получше. На меня смотрела вполне дружелюбная старушка. Седые волосы, аккуратно стянутые в «дульку» на затылке, приятное лицо, тонкие губы, но вот глаза: глаз я не мог разглядеть. — Так значит — мультики смотришь? – снова заладила старушка своим мурлыкающим тоном. – А хочешь, я тебе покажу нечто такое, что лучше всяких мультиков? Подойди ко мне ближе и посмотри как тут весело. И я увидел. Бабуля немного отошла в бок от окна, и из-за ее спины мне открылся вид на нашу детскую площадку. Почему-то на ее территории было неестественно светло, но что самое главное, там играли дети. Все они играли друг с другом: спускались с горки, сидели в песочнице, играли в догонялки. Я подошел еще ближе и увидел Машу. Пропавшая девочка, словно в немом кино пыталась мне что-то сказать, но не могла. Было видно, как в крике она открывает рот, но с ее уст не слетало ни звука. Я сделал еще один шаг в сторону окна, и старушка поставила свои руки на подоконник. Она сложила их вместе, так как это делают коты перед прыжком, и я остановился. — Ну что встал миленький? Разве ты не видишь как у нас тут весело? — снова промурлыкала старуха. Ее пальцы на подоконнике переходили волной, словно у матерого пианиста, от большого к мизинцу и наоборот. Я готов был сделать последний шаг. «ОСТАНОВИСЬ!!!» — прозвучал детский голос. Это слово, прозвучавшее голосом Маши, не дало мне сделать еще один шаг. Оно выросло огромной стеной между мной и старушкой. Бабуля тоже услыхала это «остановись» и ее милая улыбка вмиг увяла. Она резко обернулась в сторону до бесконечности серьезной Маши и что-то прошипела, а потом обернулась ко мне. Наконец-то я увидел ее глаза. На меня смотрели два добела раскаленных уголька, и та злость, что читалась в них — вселила в мою душу настоящий ужас. — Иди сюда и мы будем с тобой играть, – процедила сквозь зубы старуха. — Ни за что, никогда, иди к черту!- закричал я ей в лицо и сделал шаг назад. И за этим самым шагом, решающим и спасительным — включился свет. В комнату вошла Марья Андреевна, она увидела мои слезы и попыталась утешить. А когда я рассказал ей свою историю – она от души посмеялась и убедила меня в том, что все это мне приснилось. Мол, я заснул у телевизора и старушка с детской площадкой были просто кошмаром. Я поверил Марье Андреевне и к тому времени, когда пришла мама, вовсе успокоился. Дети все забывают. Но я не забыл. Недавно я гулял во дворе с дочкой, и увидел, как на лавке, возле детской площадки нашего дома сидит старуха и смотрит на то, как играются дети. Смотрит и улыбается, но не так как бабушки, глядящие за внучатами. Этот взгляд был похож на тот, каким бы смотрела кошка на мышь перед прыжком. А потом старуха увидела меня и улыбка ее тут же увяла. Снова мне пришлось взглянуть в те страшные глаза. Я смотрел на каргу, она смотрела на меня, и наши взгляды никак не могли разойтись. Тут моя дочка дернула меня за штанину и что-то спросила. Я отвел взгляд от старухи и ответил нечто невнятное и лишенное смысла, а когда снова посмотрел в сторону «бабули», то ее уже нигде не было. В тот же вечер я взял жену и дочь и уехал на лето к себе в село. Взял долгосрочный отпуск. А тем временем, в городе опять начали пропадать дети. Читать полностью…

Прошлой весной исполнилось в аккурат десять лет, как мы окончили университет, став дипломированными специалистами в области телевизионной режиссуры и операторского мастерства. Если вы спросите, кто такие «мы», то я отвечу, что «мы» — это девятнадцать вполне симпатичных людей, обучавшихся в одной группе с первого по пятый курс. Впрочем, в начале нас было чуть больше, — но кто-то отсеялся по причине академических задолженностей, кто-то «уволился» по собственному желанию, а ещё одного выгнали пинком под зад с предпоследнего курса за систематическое нарушение ВУЗовской дисциплины. Этого «одного» звали Дмитрием Решетинским, и речь в моём, разумеется, абсолютно правдивом рассказе, пойдёт именно о нём. На факультете Решетинский слыл парнем абсолютно заурядным: не глупым и не умным, не красавцем и не уродом, не хитрецом-подлецом, но и не простачком. Пожалуй, было только одно, что принципиально отличало Диму от нас, его одногруппников: уже на первом курсе он проявил себя великим поклонником алкоголя, в употреблении которого Решетинский не знал равных. Сперва всё было ничего и даже весело: Дмитрий любил прихвастнуть, рассказывая о своих пьяных загулах, а мы ухохатывались над его байками, стараясь не замечать запаха отвратительного перегара, которым от него разило в любое время суток. Курсе на третьем Решитинских в списке нашей группы стало двое: Дима женился на Алине, одной из наших девочек, с которой у них родилась славная дочка. Казалось бы, «здесь и сказочке конец», настало то самое время остепениться и завязать с порочным пристрастием, но не тут-то было — Димина привычка заливать глаза по любому удобному и не очень поводу не только не ослабевала, но и набирала обороты, превратившись в образ жизни. Итог был плачевным: за одну из своих пьяных выходок Дима вылетел из университета, а вскоре после этого от него ушла Алина, которую измотала жизнь с никчемным алкоголиком, что и понятно. Несколько раз я встречала Решетинского в городе – неизменно пьян и нахален, он, в лучшем случае вызывал жалость, а в худшем брезгливость. Изредка перезваниваясь с Алиной, я знала, что Дима долго не мог устроиться на работу, а когда находил что-то более или менее подходящее, то терял место уже через пару недель, закатывая пьяные концерты начальству. Ещё он несколько раз лежал в психиатрической клинике, по выписке из которой первым делом бежал в винный ларёк. Последний раз я слышала о нём года три назад, кто-то из знакомых сказал, что Дмитрий продал свою однокомнатную квартиру и, отдав умопомрачительную сумму в счёт просроченных коммунальных услуг, уехал в деревню, где у него якобы, жили сердобольные родственники. Закруженная повседневными хлопотами и делами, я и думать забыла об университетском приятеле; наши контакты с Алиной сошли на «нет» по той же причине. И лишь этой весной я вскользь вспомнила о паре Решетинских, получив по электронной почте письмо от бывшего старосты группы, в котором он приглашал меня присоединиться к нашему общему юбилею – десятилетию окончания университета. Помимо деталей о времени и месте мероприятия, к письму прилагался список приглашённых преподавателей и студентов, в котором значилась и фамилия Решетинских, причём, во множественном числе. «Опечатка», — подумала я, не на секунду не сомневаясь, что Дмитрий, если ещё и не допился до гробовой доски, то весьма к этому близок, а значит не в том виде и состоянии, в котором приглашают на праздники к нормальным людям. Каково же было моё изумление, когда, войдя в нарядно украшенный банкетный зал, я, буквально, нос-к-носу столкнулась с Дмитрием, заботливо поддерживающим под локоть похорошевшую Алину. Конечно, сказать, что Решетинский смотрелся, как тот плейбой с картинки, было бы сильным преувеличением. И, тем не менее, выглядел он вполне прилично: хороший костюм, аккуратно подстриженные волосы, доброжелательная улыбка на лице, даже близко не похожем на ту отёчную рожу пьяницы, которую я имела неудовольствие наблюдать десять лет назад, в университетских аудиториях. «Мы уже год, как расписались, — тараторила Алина, сверкая глазами. – Димочка открыл фотоателье, у него два помощника. Живём пока у меня, но присматриваем место под строительство дома». «Ну, даёте!» — только и ответила я, поражаясь невероятной перемене, произошедшей с, казалось бы, никчемным пропащим человеком. Так получилось, что во время торжества я сидела рядом с Дмитрием, искоса наблюдая за Решитинским, стараясь угадать в нём повадку алкоголика в завязке или что-то в этом роде. Но нет, — рядом со мной сидел абсолютно адекватный человек, не имеющий ничего общего с тем испитым существом, которым я его помнила. — Что смотришь? Глазам не веришь? – Спросил Дима напрямик. — Н…да, вроде того… Я слышала, что ты в деревню уехал. — Правильно слышала, — Решетинский неприятно сморщил нос. – Уехал и вернулся. — Молодец, — только и могла сказать я, хотя на языке крутилось совсем другое, что не ускользнуло от внимания моего собеседника. — Ну, спрашивай! – Подбодрил меня Дима, хитро прищурившись. – Может я и отвечу. Я смутилась и не нашла ничего лучше, как пожать плечами. — Тебе интересно, как я вернулся? Почему не умер в той, в прямом смысле слова, забытой Богом глуши, да? — Да, — я бросила быстрый взгляд на Алину, увлечённо болтавшую с одной из наших общих приятельниц. – Но, если тебе неприятно, то лучше… — Мне не неприятно, дорогуша, мне страшно. Страшно настолько, что при всяком упоминании о том, что со мной произошло, кожу морозом схватывает. — Да, гулял ты во времена былые, просто свински. — Я не об этом, я говорю о той деревне, где случилось то… — Дима замялся, — то, что случилось… Ну, что, желание послушать ещё не отпало? Я отрицательно замотала головой. — Тогда так, — вздохнул Решетинский, — я расскажу тебе, но с одним уговором. Ты должна пообещать, что не будешь задавать мне вопросов, ставить мои слова под сомнение, и не рванёшь искать ту деревню. Договорились? – Дима посмотрел на меня очень серьёзно, и мне от чего-то стало не по себе. – Ну, слушай, раз сама напросилась. Ты, наверное, знаешь, что несколько лет назад я, фактически, пропил свою квартиру и остался ни с чем. Не буду утруждать себя рассказом о былых мытарствах, а начну с того, что, уехав из города, я направился в далёкую глухомань. — К чёрту на кулички, — зачем-то поддакнула я, на что Дима странно улыбнулся: — Именно, что к чёрту. Это была маленькая деревушка, дворов на сто, не больше, причём добрая их половина пустовала, а в тех, где ещё зажигался по вечерам свет, доживали свой убогий век полунищие старики да их дети, такие же горькие пропойцы, как и я. Когда-то давно, там было что-то вроде колхоза, где выращивали фундук, но тому уж немало времени прошло, и от колхоза только и осталось, что поросли лещины (так местные называли ореховые кусты) да полуразрушенное здание сельсовета. — Звучит удручающе. — Выглядит ещё хуже. Уж ты поверь, — Дима налил себе минеральной воды, но пить не стал. – Правда, леса там роскошные, что, впрочем, к делу почти не относится. Ну, так вот остановился я у тётки Веры — сестры моей бабушки, которая так же, как и я нуждалась в помощи. Вера поселилась в деревне после войны, и с тех самых пор выезжала из неё разве что на городской рынок, да и то не часто. — Значит, где-то не далеко был город? — Угу, был. Недалеко. Километров за сто по железной дороге, — хмыкнул Решетинский. — Вера вела огород, собирала в лесу грибы, делала закрутки, а потом продавала это добро на рынке. Так дело и шло до болезни Эдика, её мужа. Дядька был рукодельником – ремонтировал дома, чинил прохудившиеся крыши, клал печи… а ещё он страшно пил. Как-то зимним вечером дядька не пришёл домой. Это случалось с ним и раньше, и поэтому Вера особо не волновалась, решив, что Эдька напился с очередной шабашки и завалился спать в доме какого-нибудь собутыльника. Но утром дядька не вернулся, не было его и к вечеру. — Он замёрз на улице? — Не угадала. Его нашли в заброшенном здании сельсовета: лицо перекошено, сам парализован. Что там произошло точно не известно, но с того дня дядька на ноги больше не поднимался и почти не говорил. — Почти? — Ты обещала не задавать вопросов, — напомнил мне Дима не самым дружелюбным тоном. – В общем, приглашая меня на постой, Вера надеялась найти в моём лице помощника. Она ошиблась. На тот момент времени я почти превратился во второго Эдика, только передвигающегося на своих двоих, — он залпом выпил свою минералку и на секунду замолчал. – Когда тётка поняла, что в хозяйстве толку от такого работяги, как я не будет никакого, она вывернулась на изнанку, но смогла устроить меня на работу, чуть ли не единственную во всей деревне. — И чем же ты занялся? — Я был сторожем в том самом заброшенном здании сельсовета, охраняя неизвестно что. Работал я сутки через сутки, меняясь со своим напарником дедом Петром, таким же пропойцей, как и я сам. Платили мне три тысячи в месяц, половину из которых я, по договорённости с Верой, отдавал ей за прокорм, а вторую часть тратил в тот же день, затариваясь на месяц вперёд дешёвыми папиросами в местном магазинчике и ядерной самогонкой, которую гнала одна из продавщиц, — Решетинский вздохнул. – Так прошла весна, за ней жаркое дурное лето и дождливая осень. Из того времени я почти ничего не помню, жил как в тумане. Память вернулась ко мне лишь в январе, когда со мной случилось то, что случилось. Я заёрзала на своём стуле, почему-то предвкушая сентиментальный рассказа о том, как у Дмитрия внезапно открылись глаза на его пустую никчемную жизнь или что-то в этом духе. Я ошиблась. — В канун Крещения умер мой сменщик, дед Пётр. Жена Петра, старая Верина подруга, подрядила меня и ещё одного мужика из деревенских копать могилу. День выдался холодным, и промёрзшая земля никак не хотела поддаваться. Помню, я сильно матерился, призывая всех чертей на свете забрать меня, проклятого, к себе, вместе с отмучившимся Петром, ради которого я горбачусь на морозе. Справедливости ради нужно сказать, что вкалывал я не ради памяти деда и даже не из уважения к Вере, которая меня об этом попросила. Причина была до безобразия омерзительна и проста. — Тебе пообещали бутылку, — догадалась я. — Две, — поправил меня собеседник. – Одну за могилу, а вторую за фотографии с похорон, которые, по сложившейся в деревне погребальной традиции, отщёлкать было архи необходимо, — Решетинский снова ухмыльнулся. — Вера знала, где я учился раньше, как знала и то, что среди того скудного имущества, которое я привёз с собой, был фотоаппарат, пропить который я просто не успел. А жаль, уж лучше бы я это сделал, — прошептал он так тихо, что я до сих пор не уверена, правильно ли я расслышала его слова. – Работу мы выполнили к следующему дню. Похороны состоялись тогда же; фотки гроба и родни покойного были отсняты и, получив два заветных пузыря с пойлом да свёрток пирожков в придачу, я отправился с этим добром на работу. Как я уже сказал, в том заброшенном одноэтажном здании сторожить было нечего, кроме, разве что обшарпанных стен да рассохшихся оконных рам с выбитыми стёклами. Какой дурак придумал эту работу я так и не понял, но меня это и не волновало. Мои смены проходили по стандартной схеме: я отпирал ключом ржавый амбарный замок на дверях, проходил в небольшую комнатку напротив входной двери, разжигал старую железную печку и разваливался на продавленной раскладушке, чтобы затем напиться и заснуть. Именно так и начался тот вечер после Петровых похорон. «Ну, давай, дед. Мир праху твоему!» — Выпалил я, махнув стакан из вдовьей бутылки. «Ему…ему…му…ууу», — эхом разнеслось по пустому дому. Пламя в печи дрогнуло, будто от порыва внезапного ветра, и мне отчего-то стало очень неуютно. «Со святыми упокой!» — Зачем-то проорал я, наливая себе второй стакан. «Покой…покой…ой…рой…открой, открой…ОТКРОЙ!», — я взвизгнул от страха, пролив на свои штаны большую половину пойла. «Открой, тебе говорю! Оглох ты там, что ли?!» — В окно барабанили с такой силой, что услышал бы даже парализованный полуглухой Эдик. «Кто там?» — я чувствовал, как хмель слетел с меня, словно и не было. «Да я же, я! Быстро отпирай!» — Краем глаза я заметил, как от окна, в сторону входной двери, метнулась какая-то тёмная тень. «Иду», — не помня себя от страха, на негнущихся ногах я вышел из комнаты. Тёмный, пустой и холодный коридор, по которому я безбоязненно шатался не одну ночь, выглядел незнакомым и зловещим. «Да открой же, засранец! И не стыдно тебе дядьку то морозить?! А ну, открывай!»- я опешил – в маленьком окошке рядом с дверью маячило до боли знакомое лицо. Это был дядя Эдик. — Ты?! Но как?.. — А вот так! – ещё несколько часов назад парализованный старик теперь стоял перед дверью, скалясь на меня блестящими зубами. – Приглашай, что ли, племянничек! «Входи», — собрался я сказать, но язык будто онемел. «Что смотришь? Приглашай давай! — дядька топтался на пороге, перед распахнутой настежь дверью, но почему-то не входил. – Да не с пустыми я руками пришёл, смотри, что есть!» Вынув откуда-то из-за пазухи невероятных размеров бутыль, он покрутил ею перед своим носом. «Ну, так и будешь нас на морозе держать? Зови давай!» — в голосе дядьки было что-то странное, его обычно смуглое лицо отливало жёлтым, а в глазах прыгали бесовские искры. — А почему вас? Ты с тётей пришёл? – я не узнавал своего голоса, который, как мне казалось, звучал откуда-то со стороны. — Не, Верка дома. Рыдает она, — дядька заржал не хуже того коня. – Ничего, порыдает и перестанет. Ты это, приглашай давай! Не один я, ага, с компанией. Я всмотрелся в ночную тьму. – Действительно, за спиной Эдика маячили два мужских силуэта, один из которых мне показался на удивление знакомым. — Кто с тобой? – страх не оставлял меня ни на долю секунды, что не помешало мне каким-то удивительным образом взять себя в руки. — Мишка, сосед мой слева и… — полуоткрытая дверь на ржавых петлях взвизгнула, громко ударившись о стену, помешав мне расслышать второе имя. — Нельзя сюда, дядя Эдик. Запрещено это, — нагло соврал я. Конечно, можно! В старом здании испортить, а к тому же украсть было нечего, а проверяющие не приходили никогда, в общем, гуляй – не хочу. И всё же, меня что-то останавливало от приглашения дядьки, на которое он напрашивался всё более настойчиво. — Не ври, Димка, плохо это, — подал голос один из дядькиных приятелей. От его звука мне стало дурно, уж слишком сильно он напоминал голос человека, который бывал здесь не реже, чем я, и который не мог появиться сейчас ни при каких обстоятельствах. – Точно знаю, ты чужих водишь. А чем мы хуже? Зови лучше в дом, холодно нам. Что ж мы пропойцы какие, что б на улице того, — мужик повёл рукой в направлении дядькиной бутыли. — Ну же, приглашай, давай! Я застыл в метре от Эдика, старательно вглядываясь в ночь, вернее, в фигуры тех, кто переминался с ноги на ногу за дядькиной спиной. Того, которого Эдик отрекомендовал соседом Михаилом, я если и видел, то не помнил, а вот второго, хозяин знакомого голоса, разглядеть никак не удавалось – он явно прятал своё лицо, утопив его в воротник дешёвой кацавейки. — Так зовёшь ты нас или нет, сукин ты змеёныш! – Эдик взвизгнул так высоко, что я невольно отшатнулся: — А сам зайти не можешь, что ли? А? Дядь Эдик? – Как ни странно, но вопль тёткиного мужа вселил в меня что-то вроде уверенности: то, что стоит за дверью не сможет переступить порог ровно до того момента, пока я сам этого не захочу. – Приглашай давай, а не то… — А не то, что? — А не то съем, — старик со знакомым голосом отвёл воротник от лица, и мои уже привыкшие к темноте глаза разглядели-таки знакомые черты. Я обмер – на расстоянии пары шагов от меня стоял покойный сторож Пётр, которого я лично зарыл в землю несколько часов назад. Я не помню, как я захлопнул дверь и задвинул тяжёлый засов, я не помню, как добежал по чёрному коридору до своей обшарпанной комнатушки с погасшей печкой. Я не помню ничего, кроме жуткого смеха трёх кадавров, до рассвета бродивших вокруг старого сельсовета. Утром, когда холодное зимнее солнце вошло в зенит, я навесил замок на хлипкую дверь и поплёлся домой. Если я скажу, что меня взяла оторопь, то это будет не правдой, — скорее это был морок, умопомешательство, из которого меня вывел громкий плач тёти Веры, кинувшейся мне на шею у самой калитки. — Эдичка, Эдичка, — Вера брызгала мне на лицо и шею крупными слезами, цепляясь за рукава моей куртки. – Умер он ночью, Дима, перед самым утром умер! Эдичка мой. — Во сне? – непонятно зачем спросил я. — Нет, не спал он. И в разуме был, Дима, — тётя отстранилась от меня и даже перестала плакать. – Он велел тебе сказать, что… — Что? — Я даже не поняла. Ну, как-то так, что если ты не перестанешь, если выпьешь хотя бы раз, то они вернутся и заберут тебя с собой. О ком он говорил, Дима? Про что? Вопросы тётки я оставил без ответа… Оказав помощь с похоронами, уже на следующий день я собрал свои пожитки в спортивную сумку и уехал. Вот и всё. Дима сложил руки в замок, уставив глаза во что-то за моим плечом: — Только не говори, что ты мне не веришь. — Не скажу, Дима, потому что я верю. Я верю в то, что ты допился до белой горячки и чего-то очень сильно испугался, а потом… — А потом я поинтересовался у тётки о соседе Михаиле. Догадываешься, что она мне ответила? Мол, да, был такой, но помер лет пять назад. Но и это не всё: вернувшись в город, я проявил фотографии с похорон деда Петра. На двадцати фото я не нашёл ничего особенного, а вот на последнем было то, что окончательно утвердило меня в абсолютной реальности событий той ночи, а ещё в том, что послание Эдика не было совпадением или бредом агонизирующего паралитика. — И что же там было? Дима вздохнул: — Уж лучше тебе и не знать. Помнишь, ты обещала мне не задавать никаких вопросов? Читать полностью…

Я живу в Подмосковье километрах в пятнадцати от Москвы. Это небольшой городок, постепенно переходящий в другой небольшой городок, а уже затем в большую Москву. Жизнь у меня тихая, размеренная, у меня есть девушка, квартира, машина, зарплата меня устраивает. Вообще, я раньше скептически относился ко всему паранормальному и тому, что «за гранью». Нет, я как бы верил в то, что в глухих лесах России, в пещерах под древними гребнями и горами, в глубине озер водится что-то. Мистическое. Старое. А вот в городах, в цивилизации им места нет. Города безумны, они сами порождают своих демонов. У нас есть маньяки и психопаты. Этого ли не достаточно?

И вот я поссорился с девушкой. Ссора, как всегда, никчемная, повод слабенький и вроде на час молчания, но и я, и она кое-что сказали друг другу, что забыть было не очень легко. Поэтому я ушел. Решил переночевать в гараже. Гараж у меня добротный, ещё отец там все устраивал, а поскольку и он, и я не в меру чистоплотны, то там очень чисто. Все инструменты по полочкам, в тумбочках и в верстачном столе, машина под брезентом. Небольшой диванчик, хотя мне в самый раз. Пол забетонирован, есть лампы — и настольная, и общий свет. Стоит калорифер. Шкаф для мелочей, даже раковина с бидоном и ведерком. Был вечер субботы, и я, не особо желая срываться к друзьям (поскольку ссора оставила осадок, заливать который алкоголем или веселой гулянкой не хотелось), взял пару вещей и теплые одеяла. В кооперативе меня встретили кивками и вопросами о делах. К слову, гаражный кооператив расположен недалеко от центра города, около сорока гаражей в нем, а местный контингент можно поделить на три категории: пенсионеры, мои ровесники и молодежь. Все ведут себя тихо, ну иногда, конечно, кто-то из молодых даст газу на весь кооператив своим недавно купленным старым «Юпитером» или «Явой». А так — ни драк, ни пьянок. Что сказать? Скучающая провинция.

Я приготовил диван, сходил поужинал в ресторанчике недалеко, купил в магазине бутылку воды и печенья, приготовился к вечеру. У нас в кооперативе запрещено оставаться после 9 часов, поэтому без пяти минут до закрытия я вышел, а спустя полчаса просто влез через забор. Собаки недалеко от моего гаража лишь вильнули хвостами и опустили головы на свои лапы. Я тихонько открыл дверь гаража, прокрался внутрь и закрыл дверь на засов. Включил лампу, расстелил теплое одеяльце, натянул плотный свитер — октябрь вам не шутки. Включил калорифер, достал книжку и улегся. Спать я обычно ложусь поздно, профессия позволяет, поэтому я полностью расслабился.

Примерно в 11 часов я услышал голос сторожа: «Белый, Катя, Сима, а ну к будкам!». За этим возгласом послышался негромкий лай и стук железных мисок, а затем топот собак. «Сима!» — снова крикнул сторож. Тишина. Я прислушался. Недалеко от моего гаража вновь раздался голос: «Сука старая, считай пятый год здесь, а до сих пор тупее Кати», — затем недовольное рычание, видимо, этой Симы. «Пойдем к будкам, там светло, там Катька, Белый уже ужинают… Их пристегнул, и тебя сейчас на цепь, не то пропадешь в потемках же!». Я пожал плечами и перевернулся на другой бок. Минут десять я читал, а потом задумался: зачем сторожевых псов сажать на цепь на ночь? Днем ещё ладно, но ночью обычно и приходят разные любители легкой наживы. Ночью-то на цепь зачем? Отмахнувшись от этой загадки, я продолжил чтение.

К полуночи я уже было почти заснул за книгой, когда что-то недалеко снаружи звякнуло о металл. Потом снова. Я невольно прислушался. Ещё раз. «Кто-то кидает камешки в гаражи», — дошло до меня. Так продолжалось минут двадцать. Иногда звуки чередовались с топотом где-то вдали, пару раз послышались даже далекие смешки. Вскоре я начал чувствовать себя неуютно, особенно когда залаяли сторожевые псы в дальней части кооператива. Я привстал с дивана, подошёл к двери, прислушался.

— Вот же, рядом, я чувствую его! — раздался голос паренька. Не знаю, сколько лет можно дать такому голосу: ещё нет перелома, как в 14 лет, но уже и звонкости, как у десятилетнего. Стало быть, где-то между ними.

— Слушай, ты уверен? Может, ну его? — второй голос был тоже юным, но намного робче.

— Нет, нет. Чую его, тут он, не спит! Страха нет, не знаю, где он, — голос казался азартным.

Я сглотнул комок. Что делают двое парнишек поздно ночью среди гаражей?

— Выманить надо, напугать, по страху найду, повеселимся сегодня! — голос злорадствовал.

— Слушай, может, он нас даже не слышит, сидит где-то пьяный. Оставим, пусть сидит. Я не голоден.

— Да ты никогда не голоден! Вечно свои нюни распускаешь, даже собаку сожрать не можешь! — я услышал звук глубокого вдоха через нос. — Здесь он, совсем рядом…

Затем раздался скрежет металла, будто кто-то отверткой по стенке соседнего гаража повёл. Собаки протяжно завыли. И тут… я услышал плач.

— Дяденька, откройте пожалуйста, тут собаки! Дяденька, прошу вас! — это был голос робкого парня. Ему вторил другой:

— Эй, откройте, тут собаки! Пожалуйста, откройте! Мы не хотели, дядя! Тут собаки! — и прямо за словами кто-то забарабанил в дверь гаража рядом.

Я отпрянул от двери.

— Пожалуйста-а-а! — завизжал робкий голос.

— ОТКРОЙТЕ, СКОРЕЕ! — поддержал другой. Звон ладошек о металл стал громче.

— Ай-ай, помогите кто-нибудь, уберите собак!

— ОТКРОЙТЕ, У МЕНЯ ДРУГА КУСАЮТ, А-А-А-А!!!

Собачьего лая не было слышно, но голоса кричали так, будто их заживо сжирают псы. Тем не менее, дверь я не открывал. Что-то меня настораживало в этих голосах.

После серии предсмертных хрипов все стихло.

— Ну как, не открыл? — властный голосок словно укорял своего друга. — А ведь тогда тоже не открыл…

Снова втягивающийся воздух.

— Теперь мне не надо стучаться, лишь бы учуять.

— Прекрати, не надо его убивать, мы же сами виноваты… — робкий голосок утонул в рычании властного.

— Да, но нас могли бы и впустить, но никто нас не впустил! И он дверь не открыл…

— Так ты бы его разорвал! — закричал робкий голосок.

Я вцепился в засов на двери, сердце стало тяжелым и прилипло к костям грудной клетки. Внезапно я понял, что пропал. Я боялся. Сзади меня в гараже раздался смешок: «Гав, сейчас я тебя укушу». Я рванул засов и вылетел из гаража. Передо мной стоял владелец робкого голоса — мальчик лет двенадцати. Шорты и майка были разорваны в клочья, половина шеи отсутствовала — невозможно было понять, как она держится. Щиколотки и руки в запястьях обглоданы, одна щека свисает вниз, тут и там царапины и следы укусов. «Бегите к будкам!» — пискнул он своим гигантским разъеденным ртом. Я заорал в ответ и помчался к будкам. Не знаю, что в тот момент меня больше заставило это сделать — его совет или наличие у будок собак и сторожа.

Сзади раздались рычание и вой, скулеж и гавканье, переходящие в детский злорадный смех. На спину кто-то прыгнул, и я, покачнувшись, упал. Что-то вцепилось мне в плечо, прокусив свитер. Прокатившись по земле, я понял, что то, что грызет мое плечо, бесплотно: я не мог ни нащупать это, ни скинуть. Истекая кровью и вереща, я как-то поднялся и вновь побежал к будке. Существо, которое я видел краем глаза, свисало у меня сбоку и было похоже на робкого паренька, только искусано сильнее, возможно, из-за отчаянного сопротивления. Лица я не видел — лишь волосы головы, вцепившейся мне в плечо. Я кричал и бежал к будке. Боль в плече становилась сильнее — он сдавливал свои челюсти, будто хотел откусить кусок мяса. Снова раздался голос робкого паренька, только слева: «Лицо закройте руками». Я прикрыл ладонями лицо и рванул сильнее вперед. Внезапно раздался выстрел. Руки и тело обдало мелкими противными укусами, и я закричал сильнее. Боль в плече отступила.

— Господи! Твою мать, мужик, ты жив? Мать твою, уйди, нечистая! — раздались ещё несколько выстрелов. Позади послышался вой. Я плакал, руки щипало, плечо ныло.

— Сейчас «скорую» вызовем, начальнику позвоню… Быстренько тебя в неотложку, ты держись, как кровь, сильно идет? Плечо цело? А глаза?

Я промямлил, что плечо и руки болят.

— Глаза целы, — констатировал сторож: видимо, судил по моим слезам. Я обнял его за ногу и скулил, чтобы он не уходил. В итоге сторожу пришлось тащить меня на себе. У него в домике я и вырубился.

Очнулся уже в больнице. Было утро, никто из родных и друзей ещё не знал, что я здесь. У койки, на которой я лежал, стоял незнакомый мужчина. Заметив, что я испуганно озираюсь, он тихо заговорил:

— Не бойся, они только среди гаражей появляются, и то редко. Не повезло тебе. Но жив же — от бешенства проколоться, и всё.

— А руки что? — спросил я, заметив пластыри на них и по всей верхней части тела.

— Соль. У сторожа ружьё ей заряжено. Хорошо, что свитер плотный у тебя и руками лицо прикрыл от выстрела. Ему же надо было… ЭТО сбить с тебя, а у соли-то кучность не очень. Главное, что жив. А вот насчёт мозгов у тебя как? Ты, часом, не двинулся?

Я посмотрел на него и понял, что он сомневается в моём рассудке. Честное слово, я тоже засомневался.

— Лет десять назад пара ребятишек ночью зачем-то залезла в гаражи и на собак нарвалась. Тогдашний сторож пьяный спал, а собаки голодные… Понятное дело, мальчишки не могли предугадать такое. Кто-то был тогда в гаражах, кто-то видел их, видел, как они бегут от собак, но закрыл дверь, даже не прогнал собак. Понимаешь? Может, маньяк какой или просто тварь, которой интересно было — но тот «дяденька» их не впустил, и мальчишек задрали.

Я слушал, а на слове «дяденька» дрогнул, из глаз потекли слезы. Мужчина приобнял меня за невредимое плечо:

— Все в порядке, такое бывает, я их сам видел, когда кооператив перекупал. Пришлось и правило ввести насчёт ночевок. Собак тоже часто грызут. Они мстят, что ли? Не знаю. Редко кого-то ловят, как тебя. Видишь, как вышло нехорошо.

Он встал, потер затылок, посмотрел на меня:

— В суд подавать будешь?

Я покачал головой и вытер слезы.

— А с ранами что?

Я пожал плечами:

— Придумаю что-нибудь.

Он кивнул:

— Ты, если поговорить захочешь или претензии появятся, сообщи мне.

Протянув мне листок с номером телефона, мужчина вздохнул и ушел. Я попытался уснуть, но тут появился врач. Я что-то наспех придумал про бульдога и друга, который выстрелил по пьяни, чтобы скинуть пса. Врач хмыкнул, выдал мне рецепты и несколько направлений к докторам.

Дома я придумал ещё более невразумительную чушь, но все как-то поверили. Соль перестала беспокоить недели через две, а укус и уколы от бешенства — через полгода. Гараж, кстати, я продал. Его в то утро нашли открытым, а все внутри было изгрызено и изорвано. Пару раз встречался с владельцем кооператива, чтобы успокоиться и перестать считать себя сумасшедшим. А шрам, кстати, совсем не напоминает укус бульдога — обычная челюсть, человеческая, детская. Читать полностью…